Стоунхендж

Калика кивнул, а Яра вскинула удивленно брови.

— Где ты видишь деньги?

Томас надменно промолчал. Калика сказал наставительно:

— Настоящий воин Христа видит деньги везде. Запах их чует за милю.

— Что такое миля?

— Верста с вытянутой шеей.

Томас нехотя разлепил губы:

— Настоящий хозяин должен заботиться о хозяйстве. Ежели снимать плату со входящих в город, то можно вместо этих подгнивших ворот — не притворяйся, что не заметил! — поставить новые, а стражу нанять из настоящих воинов, а не этих...

— А за что взимать плату? — спросила Яра ядовито. — За то, что им не повезло жить в городе?

— За то, что эти со своими телегами будут загаживать улицы, а местным убирать лепешки и каштаны, будут затевать драки с горожанами, а для усмирения надо держать крепких воинов. Да если и появится какой-то враг, то эти сельские кинутся под защиту городских стен вместе со скотом, женами, детьми и узлами! Так что и расходы надо распределять справедливо... С того, кто въехал на одной телеге, — одна монета, а кто на трех — три. Ведь их кони и они сами пачкают в три раза больше, согласны?

Город уже давно не спал. Дорогу трижды перебежали бабы с ведрами, полными молока, стыдливо прятали лица: ленивые хозяйки, они должны вставать вовсе затемно, доить коров, кормить уже теплым пойлом, а тут уже разные купцы лавки отворяют, подводники разъехались по граду, развозя кому что еще вчера было наказано.

Попались спешащие на торг мужики, обвешанные с головы до ног хомутами, седлами, конской сбруей. Другие несли огромные корзины на головах, на плечах, толкали перед собой тележки.

Олег остановился, повертел головой, словно что-то вспоминая. Томас был уверен, что калика не бывал в этом городе, сколько таких на пути, но люд везде одинаков, даже он, христианский рыцарь, может в этом нехристианском городе указать, в какой стороне торг, где склады с товарами, а где живут зажиточные и сам князь с приближенными рыцарями-боярами.

Миновали еще два-три ряда хоромин, попетляли, выбирая дорогу покороче, наконец вышли на широкую и ухоженную улицу. По обе стороны росли толстые раскидистые деревья, а за дубовой оградой высились настоящие терема из толстых бревен — в два-три поверха, со светелками, голубятнями, трубами из красного кирпича, крышами из дубовой гонты.

В корчме воздух был горячий и влажный, наполнен ароматами кухни, растопленного масла, восточных пряностей, от которых печет во рту, а кровь начинает струиться быстрее, жарче.

За длинными столами из струганных досок ели и пили, начинали песни, тянулись к кувшинам, то ли промочить горло, то ли чтобы скрыть, что не знают слова. Крупные псы, похожие больше на волков, толклись под столами, рычали, грызлись из-за костей.

Лавки были из толстых досок толщиной с руку, набитых на пни. Такую лавку не поднять над головой, сразу оценил Томас, да и стол не перевернешь одной рукой. Верх стола из половинок бревен, выструганных и повернутых кверху!

Гуляли как-то мрачно, словно задор выветрился в первые часы, а гуляки, похоже, тут и жили. Кто-то спал, уткнувшись лицом в объедки, рядом пили или боролись на руках, сцепив запястья и упершись локтями в стол. В разных углах начинали орать песни, но быстро умолкали.

Мест пустых было много, сели мирно, никого не сгоняли. Хозяин подошел сразу — не избалован, определил Томас, дела идут не ахти, дорожит каждый гостем.

— Нам просто поесть, — сказал Олег.

— И попить, — добавил Томас.

Хозяин перевел взор на Яру, но она смолчала. Хозяин поклонился. Томас понял, нехотя вытащил серебряную монетку, швырнул на стол.

— Поторопись.

Хозяин поклонился, исчез. Томас пожаловался:

— Что за жизнь? Везде одно и то же. Хоть в Британии, хоть здесь, хоть в Сарацинии: будет кланяться все ниже и ниже, но с места не сдвинется. Неужто серебро так людей портит?

— А злато еще больше, — согласился калика. — Когда его нет.

Мальчишка принес три тарелки, блюдо с жареным гусем, что истекал в собственном соку. Поджаренная корочка одуряюще пахла. У Томаса во рту набежала слюна. Вокруг гуся лежали печеные яблоки. Калика разделывал гуся настолько неспешно, что Томас не вытерпел:

— Дай я! Его нужно, как сарацина, который глотает драгоценные камни, чтобы укрыть от нас, благородных воинов Христовых... Давай покажу, как мы доставали...

Мизерикордией быстро и ловко распорол гусю брюхо, отчекрыжил крылья, лапы. Внутри гусь был наполнен гречневой кашей, пропитавшейся соком, запахом, душистым и сочным, блестящими зернами. Из разрезов взвились струйки пара, а запах стал мощнее. Желудок Томаса взвыл и стал кидаться на ребра.