Главный бой

Амира с удивлением окинула взглядом свое тело в прозрачной кисее:

— Как же нет?

Леся пробормотала:

— Рази это одежка?.. Стыдобина перед мужиками в таком виде являться.

Она удивилась еще больше:

— А перед кем же еще? Для кого мы и одеваемся… и раздеваемся, как не для мужчин? Доблестный герой, я просто не знаю, как тебя осчастливить, но я очень-очень постараюсь…

Леся фыркнула, молча сняла с седла лук, забросила через плечо колчан со стрелами. В глаза не смотрела, голос был ровным, как мертвая степь зимой:

— Солнце садится. Давайте устраиваться на ночь. А я что-нибудь… на ужин.

Добрыня с неудовольствием смотрел, как она исчезла за деревьями. Амира сказала счастливо:

— Я чувствую, что ты герой великих доблестей. Мне волхвы нагадали, что я стану женой величайшего из богатырей, о котором поют песни!.. О тебе ведь поют песни?

— Поют, — буркнул Добрыня. — Мало ли о чем поют.

— Как мне повезло, что предсказание сбылось! — вскрикнула она чистым нежным голосом. — Какая я счастливая!.. Ведь когда меня повезли к Куман-беку, моему жениху, я уже начала было думать, что волхвы… ну, ошиблись. А когда налетели люди царя Чернолеса, я успела подумать, что лучше уж Чернолес, чем Куман-бек. Чернолес хоть великий злодей, зато великий воин, а что урод, так в мужчине это не главное… Но когда появился ты — герой на белом коне! — красивый и блистающий, грозный, как судьба, прекрасный, как… ну я просто не знаю как!

Он расседлал коней, осмотрел все еще вздрагивающего жеребца воина, которого сразил последним, перевернул его самого брезгливо, но меч расколол доспехи, как глиняный кувшин, не поживишься. Да и остальные, которые нашли то, чего он безуспешно ищет для себя… тоже не лучше.

Глава 13

Леся вышла из-за деревьев, ступая неслышно и готовая в любой момент отпрянуть. Посреди поляны горел костер. Царская дочь неумело совала в огонь щепочки. Оранжевый свет падал на ее румяное лицо, она взвизгивала, отпрыгивала, как молодой козленок.

По ту сторону, как глыба мрака, застыла массивная сгорбленная фигура. Странно, даже блики костра не прорывались сквозь нечто темное, окружающее витязя. И хотя огонь светил ему в лицо, Леся видела только сверкающие контуры вокруг тяжелой тьмы, где, как она чувствовала всем сердцем, зреет недоброе.

— Только двоих подшибла, — сказала она громко. — Кто шкурки снимет?

Добрыня вздрогнул, медленно поднял голову. Лицо его за эти два дня похудело, глаза запали, а скулы заострились.

— Что? — спросил он непонимающе. — А, давай, это мужское дело…

Красавица вскинула голову. Неправдоподобно большие глаза со страхом и изумлением всматривались в Лесю. Проговорила дрожащим голоском, похожим на щебет испуганной птички:

— И… что теперь?

Леся неспешно отвязывала зайцев от пояса.

— Вообще-то тяжелые, нагулянные… Что с тобой, спрашиваешь? Да, пожалуй, возьмем тебя с собой.

Красавица перевела взгляд на Добрыню, затем снова на Лесю:

— Вы… берете меня в жены?..

Леся поперхнулась, Добрыня промолчал. Леся ответила с неуверенностью:

— Ну, не то чтобы в жены…

Лицо красавицы чуть омрачилось, но, похоже, она не могла долго огорчаться, так как тут же посветлела и прощебетала, как веселая птичка:

— В наложницы?.. Вообще-то я могу сладко петь, танцевать, услаждать ваш слух диковинными рассказами! И хотя я еще девственница, но меня многому обучали… Я знаю, что потребуется от женщины, когда ее вот так захватывают в лесу, когда вокруг трупы, все забрызгано кровью, а мужчина дышит тяжело и пожирает тебя безумными глазами…

Леся бросила зайцев Добрыне под ноги. Он вздрогнул, перевел рыбий взгляд на ее застывшее лицо:

— Опять зайцы? Я видел там кабанчиков.

— Обойдешься, — мстительно ответила Леся. — Выпотрошить сумеешь? Вряд ли твоя царевна сумеет изжарить даже воробья.

Он вытащил из-за голенища нож, а Леся, пока он ровно надрезал шкурку, быстро отрезала лапки, сняла шкурку и успела насадить куски мяса на прутики. Царская дочь восторженно взвизгивала.

Оранжевое пламя превратилось в красное, за кругом света начала сгущаться тьма. Свет костра проявлял под тончайшей тканью царевны ее нежное девичье тело. Леся хмурилась, ее суровый отец воспитывал иначе, но Добрыня почему-то не замечал ни прелестей царевны, ни вкуса зайчатины.

Взор его был суров и загадочен, каменное лицо неподвижно, а красные блики бессильно метались по нему, падали, не сумев удержаться. Амира неумело грызла заячью лопатку, счастливо повизгивала.