Главный бой

Отдельно пировали плечистые охотники, их он вы-членил по запаху свежей листвы, что проникает в кожу, плоть и остается на долгие годы. На столе у них только лесная дичь, а пили, судя по запаху, медовуху, зато за соседним столом шумно веселились низкорослые, но чудовищно широкие люди в зеленой одежде.

Один из пирующих обернулся. На Добрыню и Лесю взглянули странно оранжевые глаза немолодого человека. Голая, как валун на берегу моря, голова блестела в слабом свете, на груди в три ряда обереги: фигурки из дерева, камня, меди, янтаря. На ветхой душегрейке позвякивают амулеты, загадочные бляшки. Из-за плеча, где у многих рукоять меча или толстое древко лука, торчал резной посох с загадочно мерцающим камнем в набалдашнике.

За кухонной стойкой высокая женщина с копной ярко-рыжих волос резала яблоки. Над ее головой поблескивала черная доска. Добрыня, хоть в глазах и плыло, успел заметить на черной поверхности странные значки.

Перехватив его взгляд, женщина вскинула голову. Добрыня ощутил, как по телу пробежала дрожь, словно внезапно подуло морозным ветром. Роскошная копна огненно-рыжих волос встала дыбом, Добрыня сразу понял, что эта женщина… эта хозяйка — ведьма. А какие громадные зеленые глазищи! Ведьма вдвойне.

Из кухни с топотом выбежала огромная и толстая, как лесной кабан, собака, рыжая, по-кабаньи с короткой шерстью, глаза как горящие уголья, а в открытой пасти блеснули острые ножи зубов.

Женщина вышла из-за стойки, собака опустила зад на пол у ее ноги. У этого кабана в собачьей шкуре глаза оказались добрые, коричневые.

— Вам не до еды, — определила женщина. Ее взгляд с побитого мужчины соскользнул на Лесю, задержался на ее покрытой толстой коркой засохшей крови руке. — И не до забав….

— Еды… — прохрипел Добрыня. — Вина!.. Постель…

Женщина одобрительно улыбнулась:

— Слышу голос настоящего мужчины. Садитесь. Сейчас вам все принесут.

Леся усадила его за ближайший стол. Собака внимательно оглядела Добрыню и Лесю, глаза совсем не собачьи, вернулась на кухню.

Жаркий воздух, пропитанный запахами жареного мяса, проникал в легкие, согревал, Добрыня ощутил, как медленно отступает слабость, а боль притупляется, уходит в глубокие норы.

Перед ними поставили два широких блюда с жареным мясом. Ноздри жадно затрепетали, а челюсти щелкнули, как у голодного волка. Перед глазами от сильнейшей усталости все еще двоилось, расплывалось. Он даже не понял, что за мясо, руки жадно хватали горячие ломти. Обжигающие куски проваливались по горлу сразу, там внутри их хватало, мяло, грызло, расчленяло по волоконцу, а он все насыщался, чувствуя, как куски становятся все тяжелее и тяжелее…

Наконец он откинулся, обессилевший, полумертвый, но боль ушла, а в теле он чувствовал, как начинают ходить соки, переливаться, что-то спешно вздувается, наращивается, сращивается.

Леся ела вяло, лицо стало совсем бледным. Глаза смотрели печально, правая рука не двигалась вовсе, ела левой. Из-за ее плеча протянулась длинная волосатая рука с тремя пальцами, на середину стола опустился кувшин. Добрыня взял, не глядя на того, кто принес. Леся видела, как под смуглой кожей вздулись желваки: даже кувшин сейчас тяжел, но струйка темного вина полилась ровно, не пролив на стол ни капли.

— Ешь и пей, — посоветовал Добрыня.

— Не могу, — ответила Леся слабым голосом.

— Через «не могу», — сказал он настойчиво. — Я знаю… когда так устаешь, то жить не хочется. Но если заставить себя поесть, через час думаешь: что за дурак был, жизнь не мила казалась?

Ей почудилось, что усмешка по его губам пробежала чересчур горькая, витязь что-то недосказывает, но послушно начала отщипывать тонкие волоконца мяса. Во рту пересохло, мясо царапало горло.

Добрыня налил в ее кружку, Леся с недоверием всматривалась в темную жидкость. Запах непривычный, в ее краях виноград не растет, вина не знали, а в других краях не бывала, даже о Киеве только слыхала чудные рассказы…

— Пей, — сказал Добрыня настойчиво.

После первого глотка по телу прошло легкое тепло. Леся с той же недоверчивостью осушила всю кружку. В голове закружилось, а тело хоть и потяжелело, зато перестало чувствовать боль и кровоподтеки.

В глубине корчмы один из гостей, захмелев, начал буянить. Его терпели, морщились, а кое-кто, захватив кувшин и чашку, отсаживался за другой столик. Гость, развеселившись от безнаказанности, встал и, пошатываясь, направился между столами. Кого-то хлопнул по спине так, что тот ткнулся лицом в тарелку с кашей, из-под кого-то ловким ударом ноги выбил скамейку.