Главный бой

Перегнувшись через перила, он осмотрел помещение. Очаги полыхают все так же, на жаровнях шипит и подпрыгивает мясо, на вертеле вместо оленя вращается над углями туша молодого быка. Но за столами прибавилось, хотя Добрыня не слышал стука подков, ржания коней. Да и никто не топал на крыльце, не переговаривался, а окно их комнаты смотрит прямо над крыльцом.

Он скользнул взглядом по сидящим за столами. Прибывшие выбрали место в сторонке от очага, где самое затемненное место. Добрыня различил темные фигуры, лиц не разглядел, но в полутьме словно бы мелькнули красные зрачки… или это просто отсвет багровых углей. На миг проступили остроконечные уши, но существо наклонилось к другому, о чем-то переговаривались негромко, и Добрыня совсем уж собрался потащиться обратно, когда посреди помещения сгустился мрак, а из него, будто из двери, выступил высокий старик в темном плаще.

Багровый свет факелов упал на его дикое лицо, на блестящие, как из кусков слюды слепленные, глаза. Широкие кустистые брови, черные с сединой, смыкались над переносицей, нос опускался длинный и крючковатый. От самых скул шла густая щетина, толстая, как на спине дикого кабана. Подбородок казался поросшим мхом валуном. С плеч небрежно свисал дорожный плащ, изодранный, потерявший цвет, а сапоги так и вовсе просили каши. Через плечо шел ремень к заспинной сумке, в руке старик держал посох. Добрыня сразу ощутил, что этим посохом старик не столько опирается о землю, сколько разбивает черепа встречным-поперечным.

Не говоря ни слова, старик сел за стол, где угрюмо тянули темное густое пиво два массивных существа в человечьей одежде, но в шерсти с головы до ног. Так же молча взял кувшин, налил в свободную кружку, сделал пару глотков, тугой кадык качнул за два раза все пиво досуха, буркнул:

— Враки все! Не был Папай в том походе.

Один из мохнатых поморщился, прорычал:

— Хотя бы поздоровался.

Старик удивился:

— С чего бы? Я сижу тут давно, веду степенные… ну и не степенные тоже, беседы. С чего всякий раз здороваться?

Те переглянулись, второй поинтересовался ядовито:

— Последний раз я видел тебя здесь пару тысяч лет назад.

— Вчера я тут сидел, — сварливо сказал старик. — Вчера!

— В своей личине? — усомнился первый.

— Я всегда в своей, — твердо сказал старик. — Нет надобности в других шкурах…

Добрыня перестал прислушиваться, разговор непонятен, еще раз обвел помещение взглядом: люди, нелюди, оборотни, волхвы и маги, что-то темное на потолочных балках, но на то и корчма, чтобы здесь кормились и набирались сил, а драться шли в другие места. Похоже, здесь клыки один в другого не вонзают, а раз так, то и ему неча зазря глаза пялить, когда руки трясутся, будто кур крал.

Придерживаясь за стену, он дотащился до своей комнаты.

— Ну что? — спросила Леся с тревогой.

— Оборотни как оборотни, — буркнул он.

— Но ведь… оборотни — это же…

— Не наше это дело, — сказал он твердо.

— Что — не наше?

— Все здесь не наше, — ответил он еще внушительнее. — В чужой край со своей правдой не ходят. Пришли какие-то люди поесть и выпить… ну, пусть не совсем люди, нам какое дело? Спи. Утро вечера мудренее. Тебе что, больше делать нечего, чем бедным оборотням кости перемывать?

Ложе поднялось и ударило в лицо. Он уже не чувствовал, как такие же раненые, как и у него, руки заботливо накрыли одеялом.

Сильные руки тормошили за плечо. Он очнулся от глубокого, как беспамятство сна, спросил с беспокойством:

— Я храпел, да?

Из светлого облака чистый и ясный голос ответил успокаивающе:

— Наоборот, спал как бревно.

Облако стянулось в облик Леси. Она наклонилась над ним, бледная и с лиловыми кругами под глазами. Лицо девушки исхудало, глаза запали глубоко в череп. В его лицо всматривалась с непонятной тревогой.

— Так что же?..

— Ты почти не дышал, — объяснила она. В ее голосе был страх. — Я уже начала думать…

Уже скоро, подумал он. Уже скоро настанет это. Ну, которое не дышать.

Заранее скривившись, он задержал дыхание и начал подниматься. Избитое, израненное тело поднялось почти без усилий. Он сидел, тупо глядя в окошко. Небосвод полыхал красным.

— Горим? — спросил он с беспокойством.

— Какое?.. Вечер.

— Вечер? Сколько же я спал?

— Ночь, — сказала она, — а потом и весь день…

— Еще сутки прочь, — произнес он с тоской и непонятной для Леси горечью. — Так что же я сижу?