Мир без конца

Мерфин изумился, как повзрослел брат. Война научила его глубине и тонкости, раньше ему не свойственным. Сам он, в свою очередь, рассказывал о Флоренции: невероятных размерах городах, процветающих купцах, церквях, дворцах. Ральф, в частности, пришел в восторг от того, что там есть наложницы.

Стало темно, и слуги внесли лампы, свечи, а затем и ужин. Тенч много пил. Мерфин обратил внимание, что брат почти не обращается к Тилли. Это его не очень удивило. Ральф — воин, ему тридцать один год, половину взрослой жизни он провел в армии; Тилли — четырнадцатилетняя воспитанница монастырской школы. О чем им говорить?

Поздно вечером, когда Джеральд и Мод ушли домой, а Матильда отправилась спать, Мерфин заговорил о Вулфрике. Он несколько взбодрился, увидев зрелого Ральфа. Брат простил зато, что случилось в 1339 году, а его холодный анализ английской и французской тактики оказался на удивление лишен племенной спеси.

— По пути сюда я провел ночь в Вигли.

— Я так понимаю, что сукновальня работает.

— Алое сукно приносит прибыль Кингсбриджу.

Тенч пожал плечами:

— Марк Ткач платит вовремя.

Сукноделие, разумеется, ниже рыцарского достоинства.

— Я ночевал у Гвенды и Вулфрика. Ты помнишь, Гвенда — детская подруга Керис.

— Помню, как мы столкнулись в лесу с сэром Томасом Лэнгли.

Зодчий бросил взгляд на Алана Фернхилла. Он не хотел, чтобы кто-то узнал о той встрече, чувствуя, как это важно для Томаса, хотя и понятия не имел, по какой причине. Но Фернхилл никак не среагировал: он очень много выпил и плохо соображал. Мерфин быстро продолжил:

— Керис просила меня поговорить с тобой о Вулфрике. Она считает, что ты уже достаточно наказал его за ту драку. И я с ней согласен.

— Ублюдок сломал мне нос!

— Я был там, помнишь? Ты сам не без вины. Оскорбил его невесту. Как ее?..

— Аннет.

— Если бы грудь не стоила сломанного носа, ты бы просто опозорился.

Алан расхохотался, но Тенчу было не смешно.

— Из-за Вулфрика меня чуть не повесили — он настроил лорда Уильяма, когда Аннет вообразила, будто я ее изнасиловал.

— Но тебя не повесили. А ты распорол Вулфрику щеку, когда бежал из суда. Ужасная рана — все зубы было видно. У него так и остался шрам.

— Ну и хорошо.

— Ты мстишь одиннадцать лет. Его жена отощала, а дети больны. Может, хватит, Ральф?

— Нет.

— Что значит «нет»?

— Не хватит.

— Но почему? — в отчаянии воскликнул Мерфин. — Не понимаю тебя.

— Я и дальше буду наказывать Вулфрика, ничего ему не дам и буду унижать его. Его и его женщин.

Мастера потрясла подобная откровенность.

— Боже мой, для чего все это?

— Трудно ответить в двух словах. Я научился тому, что прямота до добра не доводит. Но ты мой большой брат, и мне всегда хотелось чувствовать твое одобрение.

Каким был, таким и остался, понял архитектор, только теперь лучше, чем в молодости, понимает себя.

— Хотя причина проста, — продолжил хозяин. — Вулфрик меня не боится. Не боялся тогда на шерстяной ярмарке и не боится до сих пор, после всего, что я ему сделал. Поэтому будет мучиться и дальше.

Фитцджеральд-старший пришел в ужас:

— Но это же пожизненный приговор.

— В тот день, когда я увижу в его глазах страх, он получит все, чего пожелает.

— Тебе это так важно? — с сомнением спросил Мерфин. — Чтобы тебя боялись?

— Важнее всего на свете, — ответил Тенч.

57

С возвращением Мерфина в городе произошли серьезные изменения. Керис наблюдала за ними с удивлением и восхищением. Началось с его победы над Элфриком в приходской гильдии. Люди увидели, что из-за невежества Строителя могли потерять мост, и это пробудило их от спячки. Но все понимали, что Элфрик — просто орудие Годвина, и подлинным объектом недовольства стало аббатство.

Больше никто не хотел ему подчиняться. Керис воспрянула духом. У Марка Ткача были неплохие шансы победить на выборах и стать олдерменом. Если это произойдет, аббат Годвин не сможет хозяйничать по-прежнему и, может быть, город оживет: рынки по субботам, новые сукновальни, независимые суды, пользующиеся доверием торгового сословия.

Но больше Керис думала о себе. Возвращение Мерфина, как землетрясение, потрясло ее жизнь до основания. Сначала ужаснула мысль о том, что придется бросить все, чем занималась последние девять лет: положение в монастыре, мать Сесилию, Мэр, больную Старушку Юлию, свой госпиталь, теперь такой чистый, организованный и гостеприимный, — но по мере того как дни становились короче и холоднее, а бывший возлюбленный, починив мост, приступил к новым домам на острове Прокаженных — он задумал целую улицу, — решимость ослабла. Ограничения, которые она уже было перестала замечать, вновь начали раздражать. Привязанность Мэр приводила в бешенство. Молодая монахиня рисовала себе жизнь с Мерфином.