Мрак

На них лезли и лезли. Из бойниц под крышей не стреляли, опасались поцелить своих, и бой шел грудь на грудь. Кречет ощутил, что устала рука, весь был мокрый от струй крови, когда вдруг наметился просвет. Крики его людей стали слышнее. Из дверей перестали выплескиваться люди с оружием, а уцелевшие пятились, кое-как отражали удары его людей. Переступать приходилось через груды трупов, через стонущих раненых. Царские воины уже не поднимались: люди Кречета пощады не знали.

— Бегут! — бросил кто-то со злым ликованием.

— Запомнят...

Кречет быстро огляделся. Его людей осталось на ногах две трети. На полу корчилось втрое больше.

— Вперед, — велел он хрипло.. — На их плечах!

Сверху из бойниц их могли бы постепенно перебить стрелами, за столами всю жизнь не просидишь, и воины, мгновенно все поняв, бросились за убегающими. Добро, успел подумать Кречет, что отобрал только матерых, старых. Им и воевода ни к чему, сами все знают.

Он был настоящий воевода, и эта мысль успокоила душу. Можно не беречь себя до конца, буде сложит голову раньше, и без него дров не наломают.

— Вперед, вперед, — торопил он больше по привычке, ибо догнали врага, рубили в спины, прыгали через трупы и снова били как свиней — быстро и умело.

Как грохочущее стадо туров пронеслись через палаты, рубя, ломая, круша, разбрызгивая кровь и расшвыривая трупы врагов. На выходе из детинца их встретил лес копий. За ними блистали бронзой рослые воины, угрюмые и широкие. Это были отборная дружина Додона, которая сопровождала его всюду.

— Мясо для наших мечей! — вскрикнул Кречет.

Налетели, заблистали мечи. Палату наполнил стук топоров, удары по щитам, крики раненых. Натиск был страшным, и они смяли заслон, с грохотом пронеслись вниз по лестнице.

На дворе было ослепительное солнце. Свежий воздух ворвался в раскаленную грудь каждого, дыхание стало не таким хриплым. Витязей Кречета оставалось больше половины, но здесь со стен и башенок в них полетели стрелы, в них метали дротики и бросали камни.

— К воротам, — велел Кречет. — Пробьемся!

Загораживая выход, к воротам сбегались царские ратники. Эти были все в ладных доспехах, в руках блистали топоры. Их было раза в четыре больше остатка дружины Кречета. И с каждым мгновением становилось еще больше.

— Последний бой, братья, — выкрикнул кто-то. — Не посрамим своей чести!

— Пусть зрят, как умирают настоящие!

Их встретили лесом копий, а щитов у людей Кречета уже не оставалось. Пятеро сразу прыгнули на копья, ухватились широко раскинутыми руками за острия, пригнули к земле, в их тела вонзились сразу пять-шесть острых жал, только один вскрикнул, остальные гибли молча, но оборону сломали, и оставшиеся бросились на защитников ворот как озверевшая стая волков на стадо коров.

Воздух наполнился криками, лязгом, хрипами. Над головами взлетали обрубленные руки, обломки мечей и срубленные наконечники копий.

Это было чудо, но они прорвались. Кречет не верил глазам. Он сам не думал, что удастся пробиться через такую силу. Их осталось всего трое, но прорвались. А у коновязи стоят их кони!

— К ним! — велел он сипло. Вытер кровь со лба, чтобы не заливала глаза. — Ходу!.. Вы успеете по горной дороге.

Сзади нарастал крик. По залитым кровью ступенькам сбегали новые люди, потрясая оружием. Им не было числа, и Кречет повернулся к ним. Кричал своим, не поворачивая головы:

— Быстрее, улитки! Пусть дома все узнают.

— Прощай, Кречет, — крикнул кто-то.

— Свидимся, — ответил он.

— Сегодня же!

Его не звали, поняли и уважили желание умереть здесь на воротах. Защищая их отступление. Он был их воевода, значит — воинский отец.

Он услышал конский топот. Трое всадников на полном галопе выметнулись в ворота. Он прислушался, печальная гордость тронула сердце. Никто не свернул к спасительной дороге среди гор! Они тоже предпочли умереть, но воинский долг выполнить до конца.

Пир еще был в разгаре, когда внезапно вдали послышались крики, звон металла. Потом крики и шум схватки приблизились, за столами насторожились. Мрак поймал пытливые взгляды куявов, их руки бесцельно шарили по пустым поясам.

Гонта стал приподниматься, но Мрак остановил его жестом. Любоцвет побледнел, переводил взор с одного на другого. Гакон задержал кусок мяса перед губами, лицо было настороженное. А Ховрах, вечно жизнерадостный Ховрах, сказал легкомысленно:

— Да чо там!.. Усе ж ясно.