Семеро Тайных

В ее руке блеснул спрятанный в рукаве узкий длинный кинжал. Лицо ее стало светлым и прекрасным. Глаза сияли как утренние звезды. Олег прыгнул, пытаясь перехватить руку с ножом, но лезвие уже сместилось, он увидел сверкающую дугу, что оборвалась внезапно и страшно под левой грудью Зимородка.

Она побледнела, но сияние глаз стало торжествующим. Тонкие руки, сцепившись на рукояти, погружали лезвие все глубже, пока рукоять не уперлась в ребра.

— Колоксай, — сказала она ясным чистым голосом, — лишь та твоя жена, что пошла за тобой!

Перед ней расступились, в глазах воинов был почтительный восторг. Она приблизилась к ложу и легла, положив голову ему на грудь. Ее тонкие руки обхватили его за шею, и так замерла, счастливая и тихая. Золотые волосы рассыпались по широкой груди, ее синие глаза начали тускнеть. Последним усилием она опустила веки, последний тихий вздох вышел из груди замедленно, и больше она не шевелилась.

Воины трижды ударили рукоятями мечей в окованные медью щиты. Тяжелый звон прозвучал скорбно и тягуче, повис в неподвижном воздухе.

Его шатало, когда он уходил, волосы сзади подсвечивало гигантское багровое пламя. На краде из двух сотен дубов сжигали тело Колоксая и его верной жены Зимородка, затем скачки и стрельба из лука, победители получат по золотому кубку из рук скорбящей царицы.

Он чувствовал себя так, словно сам вышел из крады. Душа выгорела, оставив в груди томящую пустоту, а в теле же, напротив — взамен страшной слабости после перелета в вихре, — мышцы вздрагивали, поры раскрывались, кожу жгло, неведомые силы вливаются отовсюду, словно пчелы, избравшие его тело своим дуплом, сотни тысяч незримых молний вползают и сворачиваются крохотными узелками в его груди, теснятся, но в груди все теснее и теснее...

Что-то опасно нарушил в себе, он понимал, раньше после вихря приходил в себя сутками, а теперь после тех слез, что позорно для мужчины вскипели в глазах и тут же высохли, в нем что-то раскрылось миру и звездам, и теперь весь мир наполняет его мощью, как работник вливает в бурдюк молодое вино, а бурдюк все раздувается и раздувается под тяжестью...

Он чувствовал, как от него непроизвольно пошел жар. Мошкара, что пыталась поплясать над ним столбиком, вспыхивала и сгорала мелкими искорками. Когда загорелись крылья чересчур близко пролетевшей бабочки, он торопливо свернул, отыскал уединенное место среди камней, лег на спину. Над головой медленно проплывали темные, как преступление, облака. Звезды проступили мелкие и злые, но от них тоже протянулись узкие лучики, по которым в его тело пошла злая дикая сила звезд.

Надо научиться держать себя в руках, сказал он себе, пробиваясь через вихрь суматошных злых мыслей. Перед глазами мелькали отрубленные головы, горели стены городов, рушились башни, кричали в смертельном страхе женщины, пытаясь спасти детей из-под горящих обломков, и в груди росла тяжесть от осознания, что все это натворит он.

Это и много больше, если не научится владеть собой. Из-за спины Мрака хорошо бурчать на кровожадность оборотня, свысока посмеиваться над дуростью певца, который ведом дурацкими чувствами, а вот он, волхв, ну прямо чистая мудрость и сдержанность!

И все потому, что первые удары принимали на себя Мрак и Таргитай. А теперь увидел с ужасом, что ненамного ушел дальше Мрака, для которого глав-ный довод — кулаком в рыло, или от Таргитая, ко-торый сидя говорит одно, стоя — другое, а лежа — третье.

Рассвет застал его все так же распластанным в траве. Небо медленно светлело, звезды истаивали, на востоке робко заалела утренняя заря, начала медленно наливаться красками.

По коже пробегал волнами озноб, но жар еще переполнял грудь. Удивительно, сколько в нем скопилось жара. Всюду блестят прозрачные капли, но вокруг него на два шага трава пожухла от его злости и жара.

Он с трудом поднялся, мышцы все застыли, в животе тянущая боль, тяжело и холодно, словно это он хлебнул воды из мира мертвых.

— Сегодня, — сказал он вслух, и сердце сжало болью. — Сегодня Перун наденет... или, в крайнем случае, завтра. А что я сделал?

Он зарычал от стыда и злости. С того дня, как расстался с Мраком и Таргитаем, только и делал глупость за глупостью. Да такие, что назвать глупостью — это еще похвалить себя.

Он снова сел, сжал ладонями голову. Как бы поступил, скажем, Мрак? Простой грубый и бесхитростный Мрак? Он сунул бы колдуну под нос свою секиру, предложил бы обнюхать и посоветовал бы тут же начинать работать на человечество. Иначе...