Пиранья. Бродячее сокровище

– Ну, если так...

– Пошли.

Они миновали будочку, где восседал сонный абориген в некоем подобии униформы и огромнейшей кобурой на поясе, вышли со стоянки и повернули налево, где от асфальтированного шоссе отходила узенькая, однако утоптанная до каменной твердости тропинка – сразу ясно, старательно проложенная сотнями и сотнями спешивших к ночным городским удовольствиям шоферюг. Тропинка, почти прямая, пролегала меж пальмами, а совсем неподалеку, в полукилометре, уже начинался город Сеговитате – не какое-то там захолустье, как выяснилось, а центр провинции, пусть и не самой богатой и обширной в стране. Областной центр, переводя на отечественные мерки. Там уже вспыхивали вереницами уличные фонари, загорались огни – вот-вот должна была сорватьсятемнота.

Мазур подумал, что день сегодняшний начался предельно скверно и закончится неведомо как – но вот все, что располагалось в середине меж скверной и неизвестностью, прошло, в общем, нормально. Вьюнош по имени Пепито привел его на стоянку большегрузов и сдал с рук на руки этому самому Донни, оказавшемуся англоязычным канадцем, подавшимся сюда за длинной деньгой лет несколько назад. О чем-то загадочно пошептался, кивнул Мазуру и ушел. Донни принял свалившегося, как снег на голову, попутчика не с распростертыми объятиями, но и не враждебно, попросту отнесся к Мазуру как к неизбежному сюрпризу Судьбы, выступавшему на сей раз в облике странствующего австралийского морехода.

Впрочем, это только через часок езды выяснилось, кто откуда. Поначалу Донни, проявляя некоторый такт, ничуть не стремился завязать беседу с навязанным ему спутником (как и Мазур на его месте, черт его ведает, попутчика, может, ему языком трепать категорически не хочется), но потом как-то наладилось. Трепались на темы самые нейтральные – вроде девок, спиртного и ухваток полиции в разных странах (впрочем, последнюю тему Донни затрагивал скупо, опять-таки не зная, что там за душой у соседа по кабине).

Мазур болтал охотно – чтобы отвлечься. Никак нельзя сказать, что неожиданная смерть южной красотки Бриджит погрузила его в черную меланхолию на всю оставшуюся жизнь, но как-никак его с убитой связывали одни только самые приятные воспоминания, и лично ему правнучка плантаторов не сделала ничего плохого. Вполне возможно, она и в самом деле собиралась честно с ним расплатиться за труды по обеспечению ее богатенького вдовства, а то и в самом деле дать в Штатах место при своей особе. Так что парочка кошек на душе все же поскребывала. Внезапная смерть всегда печальная, хрен привыкнешь, и остается лишь в который раз повторить про себя любимую поговорку покойного майора Ганима, который так и не превратил Эль-Бахлак в рай земной, как яростно хотел: «Жизнь длиннее смерти, но смерть сильнее жизни»...

Уверенно шагавший Донни рассказывал что-то о городе, о ночных заведениях, о девочках – самый обычный здешний калымщик с севера, англоязычный канадец... а может быть, просто-напросто субъект, прекрасно освоивший канадский выговор, как Мазур освоил австралийский. Черт его ведает. Главное, он никак не мог оказаться подставой контрразведки или цэрэушников – слишком уже невероятную цепочкупришлось бы выстроить, чтобы подвести к Мазуру очередную подставу... и ради чего? Ради какой цели? Вот то-то и оно.

Этот самый – или эта самая – Сеговитате ничем не отличался от других здешних городков, которые Мазур успел то ли осчастливить, то ли опаскудить своим пребыванием. За исключением одной существенной детали...

Повсюду, куда ни глянь, чуть ли не каждое свободное местечко – стены домов, витрины магазинов, фонарные столбы, афишные тумбы и даже надолго оставленные у обочины автомобили – были в несколько слоев заклеены плакатами, листовками и портретами. Огромные буквы, яркие краски, обилие восклицательных знаков – по здешним правилам грамматики красовавшихся не только в конце фразы, но и в начале, в перевернутом виде. Что там было написано, для Мазура оставалось неизвестным, зато он очень быстро сориентировался, что на портретах изображены всего-то два субъекта. Правда, порой в самом разном, подчас неожиданном облике – то в костюме и при галстуке, то в рыцарских доспехах времен конкисты. Попался плакат, где один красовался в амплуа сурового и решительного капитана за старинным штурвалом, на мостике, а другой – в мундире генерала времен войн за независимость. Ага, вот один предстает уже в виде опытного проводника, с карикатурно огромным компасом в руке ведущего толпы народа из некоего поганого, грязно-сизого мрака по неким благодатным зеленеющим полям, озаренным солнцем. А другой, стоя над пузатым мешком с ослепительно сияющими золотыми монетами, протягивает к зрителю руки с таким душевным и заботливым видом, что дураку ясно: желает немедленно и бескорыстно раздать сие сокровище всем нуждающимся.