Обогнувшие Ливию

— Имхотеп! — шептал он. — Вылитый Имхотеп! Правда, настоящий Имхотеп исцелял словом, а этот, наоборот, убивает словом. Но все же бог!

Астарт, не разделявший всеобщего ликования, привлек внимание Нового Эшмуна. Он раздвинул пухлыми руками многочисленную свиту и подошел к молодому финикийцу.

— В твоих глазах — сомнение, — сказал живой бог.

— Но ведь на все воля неба?

— Сомнение опасно. Оно ведет в пропасть.

— На дне всякой пропасти — жизнь, — ответил смертный.

Живой бог, нахмурившись, медленно поднял ладонь с растопыренными пальцами, унизанными перстнями, и, гипнотизируя взглядом, произнес жуткое заклинание. Затем притронулся пальцем к запястью финикийца.

Астарт вскрикнул от сильной боли и отпрыгнул в ужасе «Вот он, голос неба…» На запястье всплыл волдырь, как от ожога.

— На память о пропасти, которая тебя ждет, — сказал Новый Эшмун.

Астарт вдруг остро почувствовал: всему конец. Ветер злобно выл в снастях судов у причала.

Вечером за ужином возбужденный Ахтой рассказал о карающей руке Нового Эшмуна: пьяный египтянин, попавший ему на глаза, мгновенно — от одного слова — был парализован навеки. Даже волдырь на руке друга несказанно радовал Ахтоя. После тюрьмы он сильно изменился, восторгался по малейшему поводу, словно стараясь наверстать упущенное за время, проведенное, в Бубастисе.

— Ты велик, Астарт, ибо мечен самим богом!

— Тот пропойца тоже велик?

Ларит с тревогой вглядывалась в хмурое лицо.

— Завтра праздник во всем Саисе в честь Эшмуна Карфагенского. Фараон, да продлят боги его век, решил порадовать гостя публичной казнью.

— Кого казнят? — спросил Эред.

— Грабителя пирамиды, — Ахтой поднял глаза к потолку, — и как небо терпит, ведь обесчестили гробницу великого Джосера.

Астарт чуть не уронил лепешку в соус.

— Обесчестить святыню! — продолжал негодуя, Ахтой. — Ведь она — святыня вдвойне: в ней бог, и она сделана богом!

…Еще одна казнь. Астарт стоял в толпе, смотрел на эшафот и рассеянно ловил обрывки фраз.

— Почему один кол? Грабителей же двое…

— Один сознался, ему отрубят голову.

— Повезло негодяю!

— Другой отпирался, покорчится теперь на колу. Темнокожие палачи в набедренных повязках цвета лепестков лотоса выволокли на возвышение окровавленных преступников, и Астарт с удивлением узнал в них крестьян, ограбивших его.

Палачи, не мешкая, насадили высокого злобного старика на кол. Женщины заткнули уши, чтобы не слышать ужасного крика.

— Как же их поймали? — спросил Астарт стоящих впереди.

Оказалось, что в первой же корчме, где они оставили дорогой перстень в уплату за пиво, их связали: корчмарь увидел на печатке царский овал и понял, что дело нечистое.

Одутловатый крестьянин стоял на коленях, привязанный за бороду к ноге палача. Неожиданно на эшафот поднялся Новый Эшмун! Все были наслышаны о его зловещем даре и затаили дыхание.

Палач поднял меч. Крестьянин весь напрягся в ожидании удара. Тысячи глаз засветились азартом, трепетно боясь пропустить тот миг, когда голова отделяется от шеи. Но Эшмун Карфагенский остановил властным жестом руку палача, готовую опуститься. И ударил толстым пальцем по вытянутой шее приговоренного.

Преступник обмяк, подломившись в поясе. Палач отвязал его бороду от ноги и испуганно попятился: преступник был мертв.

Астарт долго сидел на берегу Нила, не замечая палящего зноя и ветра. И губы его шептали молитву отвергнутому Мелькарту. Глубокое раскаяние терзало душу кормчего. Мыслимо ли в одиночку справиться с бездной? На что опереться, если нет веры? Человек велик и слаб, могуч и ничтожен, ничтожен, потеряв опору. Астарт сдался. Ему грезились обломки Мелькарта, и он страдал, казнил себя поздними раскаяниями. Вернувшись в дом, он застал только Эреда с малышом. — Где Ларит? — закричал он так, что Эред перепугался. — На празднике… Там пляски жриц карфагенских, старшина квартала прислал за ней, чтобы…

Астарт бросился на площадь. Сегодня здесь собрались хананеи со всей Дельты. Большие деревянные и тростниковые щиты предохраняли от ветра, поэтому вовсю пылали факелы и курился фимиам. Музыкантши в счастливой истоме валялись на циновках среди своих инструментов.

— Астарт! — окликнул его знакомый кормчий. — Твоя Ларит… Куда пунийцам до финикиянок! Так танцевать!..