Д`артаньян – гвардеец кардинала. Книга вторая

– Кошмар! И что же шотландец? Это же верная дуэль!

– Обошлось, сударь… Хозяин всем объяснял, что молодой французский господин всю жизнь пил только вино, а вот уиски попробовал впервые, от этого все и происходит… Так что вам даже сочувствовали, и шотландец тоже, он даже помог унести вашу милость наверх в эту самую комнату…

– Меня что, несли?

– Как мешок с мукой, сударь, – признался Планше. – Вы изволили сладко спать, потому что как упали ненароком, так уже и не встали, только когда мы вас укладывали, вы открыли один глаз, поймали шотландца за юбку, назвали его крошкой и велели, чтобы она, то бишь он, остался. Но никто не стал ему переводить, он вежливо высвободился и ушел со всеми… Вот так, сударь, а больше ничего, можно сказать, и не было…

– Господи боже мой! – простонал д’Артаньян, терзаемый приступами нечеловеческого стыда и раскаяния. Потом его мысли приняли иное направление, и он воскликнул: – Мне же нужно отправляться к… миледи Кларик… Чтобы обговорить кое-что… А я не могу встать…

– А на этот счет есть верный способ, сударь, – уверенно сказал Планше. – Мне Эсташ подсказал. Он этому научился в Московии у московитов. Говорил даже, как это называется, но я не запомнил. Что-то насчет лье – пюмелье, поухмелье… Короче говоря, нужно нарезать холодной баранины и маринованных огурчиков, влить туда уксусу и насыпать перцу, быстренько употребить все это кушанье, но, главное, после него выпить еще немного уиски, наплескавши его в стакан пальца на два… Эсташ клянется, что все как рукой снимет, и вы вскочите здоровехоньким, словно вчера родились…

– Господи боже! – сказал д’Артаньян с чувством. – Да меня при одной мысли об уксусе, огурчиках и баранине, не говоря уж об уиски, наизнанку выворачивает!

– А вы все же попробуйте, сударь! – решительно сказал Планше. – Я Эсташу тоже поначалу не поверил, но он сходил на кухню, показал там, как это все готовить, принес мне тарелку, налил уиски… Я с превеликим трудом в себя все это протолкнул, потом выпил, зажмурясь и, главное, не принюхиваясь, – и посмотрите вы на меня теперь! На ногах стою, изъясняюсь вполне связно, а ведь ранним утречком был в точности такой, как вы сейчас, даже похуже…

– Ну что же, – подумав, сказал д’Артаньян. – Неси это твое… как там его, плюхмелье?

Планше выскочил за дверь и быстренько вернулся с блюдом в одной руке и стаканом в другой, где виски было налито и в самом деле всего-то на два пальца. Он озабоченно сказал:

– Вы, главное, сударь, не принюхивайтесь, верно вам говорю, и тогда все пройдет в лучшем виде…

Отхлебнув жидкости с блюда и прожевав огурчики с бараниной, д’Артаньян решился. Отворачиваясь, зажав нос одной рукой, он выплеснул виски в рот. И, вытянувшись на постели, стал ждать результатов.

Результаты последовали довольно быстро. Как ни удивительно, д’Артаньян ощутил значительное облегчение – настолько, что решился встать. Голова уже не болела, тошнота прошла, в общем, он чувствовал себя исцеленным.

– Волк меня заешь! – воскликнул он. – И в самом деле, словно заново родился! Вот кстати, Планше, а где это ты разжился столь великолепным синяком?

– Честное слово, не помню, сударь, – смиренно ответил Планше. – Надо будет порасспрашивать, может, кто и знает… А средство и правда великолепное, верно?

– Восхитительное! – сказал д’Артаньян, потягиваясь. – Положительно, эти московиты знают толк… – И он добавил вкрадчиво: – Только вот что мне пришло в голову, Планше: для успеха лечения следует его незамедлительно повторить. А потому принеси-ка мне еще стаканчик уиски, живенько…

Глава пятая

Как упоительны над Темзой вечера…

Д’Артаньян до последнего момента отчего-то полагал, что непримиримые враги, эти самые Монтекки и Капулетти, после того, как увидели своих мертвых детей, схлестнутся-таки в лютой схватке и на сцене вновь прольется кровь – чему присутствие их сеньора вряд ли помешает. Завзятые враги, случалось, и в присутствии короля, а не какого-то там итальянского князя скрещивали шпаги.

Однако он категорически не угадал. Капулетти, коему, по убеждению гасконца, следовало, наконец, продырявить врага насквозь, произнес вместо призыва к бою нечто совсем противоположное:

• Монтекки, руку дай тебе пожму.
• Лишь этим возвести мне вдовью долю
• Джульетты.

А Монтекки, словно собравшись перещеголять его в христианском милосердии, отвечал столь же благожелательно: