Д`артаньян – гвардеец кардинала. Книга вторая

– Не стоит клясться, Шарль, – мягко сказала Анна. – Жизнь – это не пьеса…

– Но я…

– Кардинал не одобряет клятвы всуе…

Перед лицом столь весомого аргумента д’Артаньян замолчал не без внутреннего протеста, хотя свято верил, что говорит сущую правду, что он и в самом деле не сможет жить, если…

Но вскоре он отогнал мысли о грустном. Не место и не время. Главное, она шагала рядом, опираясь на его руку, и перед глазами еще стояла высокая и трагическая история любви двух юных сердец, и в его душе по-прежнему пылала надежда, а значит, жизнь была прекрасна, как рассвет…

В отличие от простой публики, простоявшей все представление на ногах и покидавшей театр в страшной давке, они оказались в лучшем положении – ложи для благородной публики соединялись галереей с домом актеров, и можно было уйти без толкотни.

Они миновали целую шеренгу крохотных комнаток, где комедианты приводили себя в будничный вид, и д’Артаньяна здесь ожидало еще несколько сюрпризов: толстуха-кормилица оказалась самым что ни на есть взаправдашним мужчиной, вдобавок лысым, а старик Капулетти – вовсе не стариком и даже не пожилым, а молодым человеком, лишь несколькими годами старше самого гасконца. От этой изнанки увлекательного действа д’Артаньяну стало чуточку грустно, но это тут же прошло – им приходилось идти сквозь строй любопытных взглядов, и невыразимо приятно было шагать рядом с Анной, поддерживая ее под локоток, с загадочно-важным видом обладателя…

– Рад вас видеть, Дэртэньен, – сказал вышедший из боковой двери Уилл Шакспур. – Вам понравилось?

Он выглядел не просто уставшим – выжатым, как лимон, словно весь день с утра до заката таскал тяжеленные мешки.

– Прекрасная пьеса, – сказал д’Артаньян. – Как вам только удается все это излагать красиво и складно… Вы сущий волшебник, Уилл! Что это с вами? Неприятности?

– Нет, – с вымученной улыбкой возразил Шакспур. – Так, знаете ли, каждый раз случается на первом представлении новой пьесы…

– А, ну это я понимаю! – живо воскликнул д’Артаньян. – Помню, когда я первый раз на дуэли проткнул как следует мушкетера короля, долго места себе не находил… Первая дуэль – это, знаете ли… Так что я вас понимаю, Уилл, как никто…

– Благодарю вас, – с бледной улыбкой сказал Уилл. – Рад был видеть вас и вашу прекрасную даму…. Кстати, вы не возражаете, если я в какой-нибудь пьесе использую вашу сентенцию?

– Это которую? – удивился д’Артаньян.

– Вы, возможно, не помните… В тот вечер, когда мы с вами и молодым Оливером сидели в «Кабаньей голове», вы мне сказали великолепную фразу: «Весь мир – театр, а все мы – в нем комедианты». Вы не помните?

– Э-э… – что-то такое припоминаю, – сказал д’Артаньян осторожно. Не стоило уточнять при Анне, что из событий того вечера он напрочь забыл очень и очень многое. – Ну разумеется, Уилл, используйте эту фразу, как сочтете нужным…

– Спасибо. Быть может, вы не откажетесь выпить со мной стаканчик виски?

– О нет! – энергично возразил д’Артаньян, при одном упоминании об виски внутренне содрогаясь. – Уже темнеет, а мне еще нужно проводить миледи Кларик в ее дом… Всего наилучшего!

– Вы великолепны, Шарль, – сказала Анна, когда они вышли на улицу и медленно направились вдоль Темзы. – Оказывается, вы еще и мудрые сентенции выдумываете, а потом забываете, как ни в чем не бывало… А почему это вы форменным образом передернулись, едва этот ваш Шакспур упомянул об виски?

– Вам показалось, – сказал д’Артаньян насколько мог убедительнее. – Право же, показалось…

– Должно быть, – покладисто согласилась Анна и понизила голос: – Как вы себя чувствуете перед завтрашним… предприятием?

– Простите за банальность, но ваше присутствие придает мне храбрости, – сказал д’Артаньян. – К тому же самое трудное выпало на вашу долю…

– Ну, не преувеличивайте, – сказала она. – Нет ничего сложного в том, чтобы украдкой срезать пару подвесок с плеча Бекингэма. Этот самоуверенный павлин не ждет подвоха – он себя считает самым неотразимым на свете, а женщин – набитыми дурами, и достаточно мне будет, положив ему руку на плечо, взглянуть вот так, нежно, соблазнительно и многообещающе… – и она послала д’Артаньяну лукавый взгляд, в полной мере отвечавший вышеперечисленным эпитетам, так что в душе у гасконца смешались любовь и отчаяние.

И он воскликнул с горечью:

– О, если бы вы хоть раз посмотрели так на меня! И от всей души, а не предприятия ради!