Богиня любви

Половинки? Неужели они действительно половинки целого? Эта идея поразила Гриффина, но совсем не испугала. Все внутри, него настойчиво твердило: «Это то самое! Она моя! Она — та, которую я ждал так долго!»

Он схватил купальный халат и поспешил вниз по лестнице. Венера не замечала его, пока Гриффин не коснулся ее плеча, и тогда вздрогнула и поспешно вытерла глаза. Кали-Али сердито мяукнула и с надменным видом спрыгнула с кушетки. «Маленькая предательница», — подумал Гриффин.

— Прости, я не хотел тебя испугать.

На Венере был его свитер, тот, который он надевал прошлым вечером. Разумеется, он был ей слишком велик, и от этого Венера выглядела юной и очень-очень сексуальной.

— У тебя есть кофе? — спросила она.

Гриффин нахмурился. Есть ли у него кофе? Он не хотел говорить о кофе. Он хотел подхватить Венеру на руки и сказать, что любит ее и что готов исправить все, что бы это ни было, что заставило ее плакать, — но вид ее слез полностью вывел его из равновесия, почти так же, как мысль о душах-половинках и об их общем будущем.

Но вместо этого он произнес:

— Да, кофе у меня есть.

— Не приготовишь для меня?

— Конечно. — Окончательно смущенный, Гриффин вышел в кухню и начал готовить кофе. — Хочешь горячих оладий или еще что-нибудь?

— Нет, — откликнулась Венера. — Нет, спасибо.

Гриффин стиснул зубы. Она вела себя чертовски, чудовищно вежливо. Гриффин едва дождался, пока кофеварка наполнит две чашки, и поспешно вернулся к Венере. Она все так же сидела на кушетке, глядя на скульптуру, но плакать перестала.

— Будешь пить черный? Если хочешь, у меня есть молоко и сахар.

— Нет, спасибо, мне так нравится.

Венера взяла чашку и сделала осторожный глоток.

Гриффин сел рядом с ней и, не удержавшись, наклонился и нежно поцеловал ее.

— С добрым утром...

Его порадовало, что Венера прислонилась к нему в ответ на поцелуй.

— С добрым утром, — сказала она.

Они молча пили кофе, пока Гриффин не почувствовал, что больше ему этого не вынести. Тогда он поставил чашку на пол и повернулся к Венере.

— Что с тобой? Что случилось?

Венера вздохнула.

— Это очень трудно выразить в словах.

— Это из-за меня? Я сделал что-то такое, что тебя расстроило?

— Нет. Ты — само совершенство.

Ну, черт побери... Она произнесла это так, словно ничего хорошего в совершенстве не было. Гриффин набрал в грудь побольше воздуха и задал наконец вопрос, ответа на который очень боялся:

— Ты сожалеешь о прошедшей ночи?

— Ох нет, конечно же нет! — Венера наконец посмотрела на него. — Прошлая ночь была великолепна.

Гриффин осторожно провел пальцем по ее влажной щеке.

— Тогда почему ты сидишь здесь и плачешь?

Венера снова посмотрела на скульптуру.

— Ты был прав... — медленно произнесла она.

— Насчет чего?

— Насчет Венеры.

— И ты именно из-за этого плачешь?

Она кивнула.

— Да, я загрустила, потому что недавно осознала, что у меня слишком много общего с ней.

— Что ты хочешь этим сказать?

Почему-то от ее слов или, может быть, оттого, что она произнесла их тоном безропотного смирения, внутри у Гриффина все сжалось.

— Ты говорил, что Венера не нуждается в мужчине и от этого становится недоступной и неприкосновенной, а это в особенности трагично, потому что Венера — воплощенная Любовь!

Гриффин кивнул.

— И я была такой же... — Венера говорила задумчиво, даже рассеянно, как будто совершенно забыла о присутствии пожарного и просто рассуждала вслух. — Я помогла бесчисленному множеству пар найти любовь. Меня снова и снова молили о том, чтобы их страсть, их одержимость друг другом, их желания стали истинными и постоянными, но что касается меня, что касается подобного в моей собственной жизни...

Венера тревожно повела плечами.

— Любовь проходила мимо меня, пролетала надо мной, кружила возле меня, а иногда и навещала меня ненадолго, но в конце концов любовь шла дальше — без меня...

Гриффин взял ее за руку, и Венера повернулась к нему лицом. Никогда в жизни Гриффин ничего не желал так, как сейчас желал прогнать печаль из этих фиолетовых глаз, но когда он попытался придумать, что бы такое сказать, чтобы немного поднять ей настроение, он понял, что его столь тщательно охраняемая свобода от близких отношений и его постоянное бегство от любви вообще были не чем иным, как пустынной тропой, ведущей в некое подобие настоящей жизни. И Гриффину даже подумалось, что художник, скрытый в нем, давным-давно понял это одиночество... и, может быть, именно поэтому объектом большинства его произведений были женщины... несмотря на то что он большую часть своей жизни весьма искусно убегал от излишней близости.