Княжий пир

– Гони, савраска!

Стены замелькали, сливаясь в серую полосу. Щеголь держался за плечи Залешанина, конь несся стрелой, глаза дикие, на удилах сразу повисли клочья желтой пены. Они вылетели на площадь, народ шарахался в стороны, вопли и ругань на всех языках, звон разбитой посуды, рухнул навес от солнца, а они уже вылетели в узенькую улочку напротив.

Внезапно щеголь сказал над ухом:

– Поворот налево.

Залешанин повернул послушно, подал коня влево, тот едва не раздробил ему ногу в стремени о каменную стену.

– Вон к тому дому!

Залешанин, повинуясь указке, дернул за узду. Конь на полном скаку влетел в раскрытые ворота. Из дома выбежали люди. Щеголь что-то крикнул, коня подхватили под уздцы и бегом увели. Высокий старик, худой как щепка, прокричал что-то с крыльца. Залешанина подхватили под руки, во мгновение ока он оказался в доме. Потом его вели через полутемные комнаты, пахло благовониями, затем несло кислым вином, щами, пересекли еще двор, перебежали под деревьями, а когда очутились в маленьком дворике, окруженном со всех сторон высокой каменной стеной, щеголь резко повернулся к Залешанину:

– Ты кто? Кто послал?

Залешанин растерялся:

– Ты с дуба упал? Никто не посылал.

– Так чего ж…

Залешанин бросил зло:

– Я увидел, как на одного дурня напала целая дюжина, вот и решил…

Щеголь рассматривал его подозрительно, без тени дружелюбия или благодарности:

– Выходит, дурни? А ты умный, кинулся на дюжину?

Залешанин в самом деле ощутил, что если там и был дурень, то он, да не простой дурень, а стоеросовый, добротный. Да что там стоеросовый – из сарая! Было бы кому помогать, а то наглому мужику, от которого запахами прет, как от гулящей девки.

– Ну, там осталась не совсем дюжина… – буркнул он. – Эх, скотина ты неблагодарная! А спасибо где?

– Благодарю, – буркнул щеголь. – Редкостная ты птица для здешних мест. Ты из полян?

– Из полян, – растерялся Залешанин, – а ты что, слыхивал о наших землях?

– Слыхивал, – ответил щеголь. Он огляделся по сторонам, зацепился взглядом за широкую скамью под сенью раскидистого дерева с диковинно узкими листьями, побрел туда, слегка прихрамывая, сел. Голенище сапога было распорото, Залешанину почудилось, что там хлюпает. – Здесь безопасно. О коне тоже позаботятся. Здесь переждем малость… Значит, увидел, как на одного семеро… и сразу на помощь?

– Это у вас тут глотки друг другу рвут, – огрызнулся Залешанин. Уже жалел, что поддался порыву. Да черт с ними, с царьградскими порядками. – А у нас… Ежели знаешь наши земли… Как же тебя в наши края заносило?

Щеголь, морщась, стянул сапог, из распоротого голенища плеснула кровь. Рана на лодыжке, однако, была мелкая, кровь уже взялась коричневыми комками. Щеголь пошевелил пальцами, белыми, как у девицы, сказал неожиданно:

– Не туда заносило, а оттуда вынесло.

– Как это?

– Меня зовут Рагдай, – сказал щеголь буднично. – Я мало бывал в Киеве, все по заставам казачьим, у вас их зовут богатырскими. С Ильей кордоны хранил, с Лешаком, с самим Тархом Тараховичем встречался… Здесь бывал не раз, потому сразу надел личину знатного ромея…

Залешанин слушал раскрыв рот. Чуть опомнившись, пробормотал:

– У тебя получилось… Я тебя сразу невзлюбил.

Рагдай усмехнулся:

– Ты смерд, потому и невзлюбил. А знатного ромея изображать легко, мне для этого надо лишь опуститься ниже…

– Ниже? – не понял Залешанин.

– Я – последний из рода Кия, – бросил Рагдай высокомерно. Тень пробежала по его лицу. – Мой род знатнее, чем у ромейских императоров. Но мои пращуры, Аскольд и Дир, были убиты пришельцем с Севера, что и захватил Киев… На мне род прервется, ежели не оставлю наслед­ника.

Залешанин сказал в замешательстве:

– Ты… не женат?

– Вернусь, – ответил Рагдай, – сыграем свадьбу. У нас все сговорено.

– Гм… Ладно, а как отсель выбираться?

– Ты выбирайся, – сказал Рагдай, – а у меня здесь ­дела.

– Какие дела, – изумился Залешанин. – Тебя по всему городу ищут! А второго дурня не найдешь, чтобы вот так сдуру!

– Да, – согласился Рагдай, – такие… гм… остались разве что на Руси… да еще где-нибудь на окраинах. В империи все умные да расчетливые. Но я хоть и с Руси, но уже расчетлив по-ромейски. Останусь! Что наша жизнь? Прежде всего дело.

Залешанин пожал плечами. В голосе витязя та твердость, против которой не попрешь. Остается – значит, надо. Здесь и ромейская хитрость, и славянское слово чести.