Труба Иерихона

Черноусый брезгливо отпустил джигита. Толстячок не удержал в одиночку, несчастный упал на колени, согнулся до самой земли, уткнулся лицом в дурно пахнущую блевотину. Тут уже не выдержал и второй друг, отпустил, отпрыгнул.

Джигит глухо стонал, взрёвывал. Черноусый сказал с отвращением:

Какой стыд!.. Что сказал бы отец...

Толстячок сказал с нервным смешком:

Ему что, а вот у меня отец жив... Когда наберусь, приходится у подружек ночевать.

В голосе черноусого отвращение перешло в гнев:

Он что, даже свинину ел?

Не уверен... ответил толстячок с колебанием.

Тогда с чего же его так?

Перебрал просто. Последняя рюмка лягается, как необъезженный конь...

Пьяный простонал в землю, голос был упрямый:

Я могу... и вдвое больше... выжрать!.. Просто крабы несвежие... шайтан их... и родителей... и само море...

Черноусый сказал с внезапной тоской:

Чем гордимся? Чем гордимся, а?

Пьяный прокричал в землю:

Могу!.. Сам могу всю бутылку!.. Мо... о-оп... Бэ-э-э... Ничего не стыдно!.. Что естественно, то... не позорно... А это... естественно...

Черноусый с неожиданной злобой ухватил его за плечо, пьяный зашатался, черноусый поднял его рывком, с силой толкнул вдоль улицы. Пьяный пробежал на подгибающихся ногах, Дмитрий видел, как его занесло в сторону, растянулся, как раздавленная жаба.

Двое брезгливо обогнули лужу. Даже до Дмитрия доносился резкий запах спиртного пополам с желчью. Толстячок сказал укоризненно:

Зачем ты так?..

Он опозорил наш род!

Какой род, удивился толстячок. Ты всё ещё в прошлом веке? Вспомни ещё про кровную месть или умыкание невест!.. Мы уже цивилизовались. Даже ты, несмотря на твою твердолобость...

От него волнами шли довольство и сытость. За версту было видно, что он хорошо поел, без ограничений поел, в своё удовольствие выпил, причем! законопослушно, не нарушая законов, теперь бы ещё по дороге сочную женщину сграбастать... Да не одну из четырёх, которые разрешены по Корану, а новенькую, что было немыслимо до пришествия имперцев. С их появлением всё стало доступно. Даже женщины, за которых раньше воевали, которых умыкали, из-за которых разгоралась вражда между кланами, что переходила в кровавые войны.

А теперь, подумал Дмитрий сочувствующе, их мир обнищал ещё и на соперничество из-за женщин.

За три часа обошёл весь город, от струй фонтанов трижды промокал насквозь, но одежда высыхала раньше, чем успевала нагреться от его тела.

Перед «Shariah Continental» тоже нарочито прошёл под самой струёй, швейцар с понимающей улыбкой посторонился: да, день сегодня жаркий...

В номере за его отсутствие пополнили холодильник. Учли спрос на пиво и шампанское, весь нижний ящик забит до отказа.

Усмехнувшись, он налил воды из-под крана, напился, снова наполнил и поставил на столик подле дивана. Ага, ворох свежих газет, программа кабельного телевидения...

На широком и растянутом в стороны экране телевизора появились цветы крупным планом, отодвинулись. Стало видно, что это куст роз на клумбе, растущий в окружении других цветов. Розы показались настолько живыми, естественными, что появилось желание коснуться пальцами. Он даже уловил запах роз, догадался, что здесь уже ввели новый стандарт телевидения, пока что безумно дорогой, но теперь изображение на экране неотличимо от изображения в чистом зеркале...

Распахнулась дверь, толстяк с трясущимися щеками помчался прямо на клумбу. Его вытянутые руки уже коснулись розы, как в задницу вонзились шипы другой ветки. За экраном раздался подсказывающий утробный хохот. Толстяк заорал, дернулся, шипы вонзились ещё и сбоку. Он попытался попятиться, споткнулся, но неловко повернулся и, сопровождаемый взрывом гогота за экраном, рухнул в середину куста. Оттуда выскочил совсем голый, исцарапанный и, сверкая задницей, понесся к дому. Телевизор начал подрагивать от дикого хохота за сценой.

Дмитрий поспешно переключил на другой канал. По первой же фразе ощутил, что идет французский фильм, но уже той эпохи... вернее, этой, когда фильмы с тонким французским юмором заменили более массовые, с дешёвым клоуном Луи де Фюнесом и Ришаром, которые постоянно шлепаются то в ванную с мыльной пеной, то в чан с пивом или краской, то выпрыгивают из поезда навстречу столбу... и жестикулируют, жестикулируют, ибо гримасничать проще, чем острить.

На третьем, четвёртом, пятом все то же кувыркание, поскальзывание на банановой кожуре, смех за экраном.

Дальше пошли музыкальные каналы. В основном музыки было мало, только неумолчный грохот, вместо пения бессвязные выкрики, зато само шоу поставлено на загляденье: красивые девушки, большей частью обнажённые вовсе, но мелькали часто, не позволяя всмотреться, и он поймал себя на том, что ловит взглядом одну из подпевающих солисту, стараясь понять: в самом ли деле у неё сиськи болтаются с такими острыми кончиками, или там что-то наклеено?