Золотая шпага

– Если сказано умно, то не все ли равно, на каком ­языке?

– Не все равно, – упорствовал Глинка. – Слишком мы уступаем позиции всему французскому. Нет у нас национальной гордости.

Засядько в ответ стал загибать пальцы:

– Крылов в своих комедиях «Урок дочкам» и «Модная лавка» зло высмеивает галломанов, Озеров ставит на сцене «Дмитрия Донского», под татарами, иго которых сокрушил Донской, подразумевает французов. Крюковский в своей трагедии «Пожарский» имеет в виду 1812 год. Жуковский пишет «Песнь барда над гробом славян-победителей» и «Певец во стане русских воинов». Карамзин в записке «О древней и новой России» дает настоящий антифранцузский манифест. Кропотов в «Надгробном слове моей собаке Ба­лака» поздравляет пса с тем, что тот никогда не читал Вольтера…

Он разжал загнутые пальцы и поклонился в сторону плотного человека в партикулярном платье, который наблюдал за их спором.

– Николай Иванович в своем журнале «Сын Отечества» проповедовал священную войну против Наполеона и всего французского…

– И сейчас проповедую, – согласился Греч. – Я против всего, что не является русским.

За его спиной поднялся загорелый человек в форме морского офицера, вопросительно взглянул на Засядько:

– Может быть, мне лучше уйти, Александр Дмитриевич?

– Подождите, Отто Евстафьевич, – остановил его Засядько. – Я полагаю, что Николай Иванович разъяснит свои взгляды или извинится…

Греч всплеснул руками:

– Помилуйте, я вовсе не имел вас в виду, когда говорил об иностранцах! Господи, да всякий знает, что ваш руководитель Крузенштерн – первый русский мореплаватель, совершивший кругосветную экспедицию. Повторяю: русский. И вы, Коцебу, уже вошли в анналы морской истории как русский мореплаватель! Так что, пожалуйста, не принимайте на свой счет мои выпады… А если вам и показалось, что я задел вас, покорно прошу извинить. Всему виной мой несносный характер: вечно перегибаю палку!

Засядько подошел к окну, отдернул штору. Солнце выглянуло из-за туч, обласкало город золотыми лучами. Насупившиеся спорщики невольно залюбовались панорамой Санкт-Петербурга, этой Северной Пальмиры. Все поняли, на что хотел указать генерал. Город быстро строится, но строится опять же при участии французов и итальянцев. Монферран принялся за постройку величественного, роскошного Исаакиевского собора. Тома де Томон строил здание Биржи, Росси – новый Михайловский замок…

– Учиться не зазорно тому, чему стоит учиться, – нарушил молчание Засядько. – Только всегда ли учимся тому, чему надобно? Сейчас все говорят по-французски, лишь в деревнях еще слышен русский язык… а я застал время, когда говорили только на немецком!

Он видел посерьезневшие глаза. Время, о котором говорил, было не в какие-то отдаленные эпохи. Отцы и матери собравшихся и сейчас знают немецкий лучше родного. И лучше новомодного французского. Немецкий вошел в обиход еще при Петре, а при последующих правителях усилиями Бирона вытеснил с императорского двора, а затем и вовсе из столицы русскую речь. Как сейчас все говорят на французском, так все говорили на немецком…

– Ну, изгоним мы французскую речь, – сказал Засядько, – ну и что? Придет другая напасть. Третий язык Европы – британский. Мы еще на англицком не говорили.

– Англия далеко! – воскликнул Греч.

– Но товары ее на наших рынках, – напомнил Засядько. – Война началась из-за чего? Бонапарт пытался перекрыть пути доставки ее товаров по Европе. Континентальная блокада! Россия отказалась, Бонапарт и двинул войска…

Греч задумался, пошевелил губами:

– Высший свет России, говорящий по-аглицки? Нет, это вовсе нонсенс.

– Если бы… – покачал головой Засядько. Он посерьезнел, глаза стали грустными. – Еще как заговорит! Мода есть мода, ей подчиняются охотнее, чем законам, родителям, церкви, даже естественным потребностям… Если только в моду не ввести употребление русского языка.

Греч внезапно спросил в упор:

– А вы, Александр Дмитриевич? Страна, в ее лучшей просвещенной части, раскололась. На франкоманов и франкофобов. А вы… видите вовсе третий путь?

Засядько признался:

– Третий путь труднее. Бороться за или против всегда легче. Я – националист. Русский националист. Что означает сие слово? Это значит, что я не возлагаю всю тяжесть цивилизации ни на Францию, ни на Англию, ни на какую другую страну. Мы все делаем общее дело: строим просвещенный мир. И Россия обязана – слышите, обязана! – внести свой вклад. А если же она примет французский язык, то тем самым сядет Франции на шею и скажет: вези! Вноси и за меня лепту в общую сокровищницу. Понимаете? Я всегда работал каторжно. И я хочу, чтобы Россия принесла что-то свое ценное, добытое ею, и положила на алтарь человечества. Нечего прятаться за спинами Германии или Франции! По моему глубокому убеждению, любой человек, который начинает у себя на родине принимать язык и манеры другого народа, просто трус и лодырь. Да-да, трус и лодырь! Трус, потому что страшится ответственности, пусть-де за меня отвечает Франция, а лодырь потому, что пристраивается к чужому пирогу, не желая выращивать свой хлеб. Ну а так как Русь – страна непуганых лодырей, то нам еще придется до-о-о-олго трудиться, чтобы доказать простую истину: дабы нас Франция и другие страны уважали, нам надобно говорить на своем языке, нести свою ношу, вкладывать свой камень на стройке общего Храма рода людского!