Золотая шпага

Очнулся он сразу же, на нем сидели двое, скручивали руки за спиной, сопели от усердия. Уткнувшись лицом в землю, он видел только ноги коней, слышал приглушенные голоса.

Его подняли, держа крепко за руки. Есаул коротко взглянул в лицо. Глаза были злые, но довольные.

– Какая добыча! Кто думал, что захватим генерала?

Засядько прорычал:

– Подлецы… Предали родину? Государя императора? Где моя жена?

Он услышал позади прерывающийся голос Оли:

– Александр, со мной все в порядке.

Она стояла в окружении казаков, волосы ее растрепались, лицо побледнело, но руки ее были свободны. Есаул сказал зло:

– Мы родину не предавали! Это вы, проклятые москали, предательски ввели войска в нашу Сечь, разорили, спалили, а старшин и кошевого угнали в полон! А мы ушли за Дунай, тут и живем своим кошем. И никто нам не указ! Эй, хлопцы, тащите кацапа.

Подталкиваемый грубо в спину, Засядько вяло перед­вигал ноги, мысли метались суматошные, бессвязные. Да, это настоящие казаки, не турецкие лазутчики, но казаки с того берега, что за плату взялись добыть туркам языков. Они пренебрегают красивой европейской войной, где ходят строем и бросают противникам перчатки. Для казаков выкрасть из вражеского стана человека – первое дело. Выкрасть и развязать ему язык. Если надо, то каленым железом.

Правда, подумал он тревожно, их работа уже окончена. Допрашивать будут турки. А при них европейские советники, специалисты! Не допустят зверских пыток…

Он зло усмехнулся. Раскис, на европейскую гуманность понадеялся. Во-первых, турки могут не приглашать в пыточный застенок европейцев. Во-вторых, те могут сделать вид, что не слышат его криков. Или – отчаянного крика Оли…

Его осыпало морозом. Оля! У него есть уязвимое место, и турки это быстро поймут. Он выдержит все, но если при нем начнут истязать Олю…

Он думал, что их потащат к челнам. Казаки могли решиться дерзко пересечь Дунай среди бела дня. Правда, уже опускаются сумерки… Нет, все же свернули в маленький лесок, что рос в сотне шагов от воды. Деревья стояли плотно, покрывая землю густой тенью. Под ногами шуршала трава, но листья еще не опали, скрывали людей и коней.

– Дождемся темноты, – сказал есаул. – Теперь ночи наступают быстро, не лето… Ты, кацап, можешь сесть, где стоишь. И твоя баба пусть дожидается.

Один из казаков предложил:

– Может, пасти им позатыкать? А то визг поднимут…

Есаул оглядел Засядько критически:

– Его высокопревосходительству барство не позволит вопить как поросенку. Они-де благородные!

– А генеральше? – спросил казак услужливо.

Есаул махнул рукой:

– Тут кричи не кричи… Покажется кто вблизи, тогда и заткнем. А то ненароком захлебнутся соплями. Они ж нежные, а от нас такие деньги уплывут!

Засядько поймал вопрошающий взгляд Оли. Она не выглядела испуганно, но смотрела на него с надеждой. В ее глазах было виноватое выражение. Это она уговорила на поездку за пределы укрепленного лагеря.

– Не трусь, – сказал он подбадривающе. – Щэ нэ вмэрла Украина!

Есаул насторожился, повернулся к ним всем телом. Его глаза пробежали по статной фигуре русского генерала. Барин выглядит не барином, а переодетым в барина гайдамаком, разбойником с большой дороги. А черные цыганские глаза все опускает, прячет, чтобы не разглядели в них огня. Больше прикидывается овечкой, чем в самом деле овечка.

– Что ты знаешь про ридну неньку Украину? – спросил он зло. – Чертов москалюка!

– Побольше тебя знаю, запроданец, – ответил Засядько по-украински. – Я родился на Украине, живу и умру на родной земле. А вот ты…

– Где это ты родился? – спросил есаул сумрачно.

– В Лютенке на Полтавщине.

Есаул смерил его недобрым взглядом, оглянулся, крикнул зычно:

– Кондрат! Иди сюды!

Подошел немолодой казак. С бритой головы свисал запорожский чуб. В левом ухе блестела золотая серьга с рубином.

– Чого?

– Этот кацап говорит, что он с Полтавщины.

Казак вперил в Засядько недобрый взор:

– Откуда?

– Лютенка Гадячского уезда.

– Гадяч знаю, сам оттуда. А кого там знаешь? Кошевого Билыка?

Засядько пожал плечами:

– Это у вас тут такие кошевые. А у нас последний кошевой был Петро Калнышевский, мой двоюродный дед.

– Так-так, —сказал казак холодно. – А кто у него был главным гармашом?

– Мой батя, – ответил Засядько нехотя. – Казак ­Дмитро.

Запорожец несколько мгновений смотрел в упор: