Золотая шпага

Я мог бы заставить вас пожалеть, – подумал он зло, – что вышло не привидение, а я. Но и так сдадитесь утром, когда начнется бомбардировка. Когда под ударами ядер с грохотом рухнут ворота, обрушится стена, а город охватят пожары. Когда уцелевшие солдаты начнут поскальзываться в лужах крови, когда от жара начнут лопаться глаза и гореть волосы!»

Чутье ли его вело, но когда он увидел на звездном фоне у стены тонкий девичий силуэт, то уже знал, кто это. Неслышно скользнул сзади, сказал тихонько над самым ухом:

– Детям пора бы спать…

Она резко повернулась. Мгновение он видел изумление в сияющих глазах, видел ее восторженное лицо, в следующее мгновение она бросилась ему на шею. Он с неловкостью держал ее в руках, погладил по голове, попытался отстранить, но она прижималась к нему, счастливая и трепещущая. От нее шел нежный, едва уловимый запах степных цветов.

Все еще ребенок, напомнил он себе. Только ребенок, наслушавшийся рассказов про войну, где героические принцы-полковники совершают подвиги, спасают, поверр. гают…

– Ну-ну, – прошептал он на ухо, – а то нас заметят.

Оля наконец отстранилась, но пальцы ее крепко держались за его рубашку. Лицо ее было сияющее, глаза блестели ярче звезд. Но не ярче бриллиантов на медальоне.

– Александр Дмитриевич!.. Это как в сказке… Я только подумала о вас, и сразу же…

– Это опасно, – предостерег он. – Вдруг подумаешь о волке? Или злом медведе?

Ее голос был нежный и слегка укоризненный:

– С чего бы я стала о них думать?

– Оля, – сказал он как можно более взрослым тоном, – тебе сколько лет?

– Двенадцать, – ответила она тихо, – но я уже давно не играю в куклы, Александр Дмитриевич.

– А во что играешь? – спросил он и тут же прикусил язык.

Она прямо взглянула ему в глаза:

– Я ни во что не играю, Александр Дмитриевич.

– Гм… А где твои родители?

Он пытался сменить тему, но девушка не отпускала взглядом его лицо:

– Разговаривают. Чересчур громко, потому я вышла подышать ночным воздухом. Как вам удалось выбраться?

– Не помню, – ответил он небрежно. – Тебе не хо­лодно?

– Очень, – ответила она после паузы. – Если вы хотите предложить свою рубашку, я… не откажусь.

Он ощутил, что проигрывает. Попробовал отшутиться:

– Но тогда я превращусь в кусок льда!

– С такими волосами на груди? Как у медведя, которым меня пугаете. И я представляю, как под ними тепло.

Горячо, подумал он с неловкостью. Лоб взмок, по спине вот-вот побежит струйка. И от него будет разить потом, как от коня после стипльчеза.

Он сопел, мучительно искал, что сказать и как отшутиться, но, на его счастье, послышались неторопливые шаги. Он мгновенно отступил в тень. Чересчур поспешно, но так убежал и от ответа.

Немного погодя показался французский солдат. Когда подошел ближе, Засядько увидел знаки различия капрала. Солдат был немолод, в нем чувствовалась неторопливая уверенность, солидность.

– Мадемуазель, – сказал он отечески, – вы рискуете простудиться… Это вам не солнечная Франция! Здесь мрачно и сыро даже в июле. А уж ночами здесь полно вампиров, призраков, летучих мышей и разной нечисти, на которую богаты здешние земли…

– Не спится, – ответила она. – Вам тоже?

– Старые раны ноют. Чуют беду.

– Будет штурм?

– Да, – ответил он невесело. – Вчера прислали парламентера… Я его видел. И слышал, что он сказал. И как сказал! А я людей знаю.

Засядько чувствовал, как она встрепенулась. Голосок ее ожил.

– Как он?

– Это настоящий.

– Что значит «настоящий»?

– Надежный. Таким доверяют как друзья, так и враги. Но у таких и друзья настоящие, и враги – смертельные.

После паузы она сказала дрожащим голоском:

– У него наверняка есть враги…

В полутьме было видно, как ветеран пожал плечами:

– У кого нет врагов, тот не человек… Не задерживайтесь, мадемуазель. Здесь ночи сырые как в могиле. О моя солнечная Франция! Увидеть ее еще раз и умереть…

Он пошел дальше, кашляя, и шаг его уже не казался так тверд, как вначале. Оля обернулась к темной нише, где затаился Засядько. Голос ее был тихим, с грустью:

– Жалеете, что не удалось убежать? Не из каземата, от меня? Родители считают меня чересчур откровенной, подруг это пугает тоже. Мама не может понять, что со мной стало, а я… я понимаю.

Он понял, что должен задать вопрос:

– Почему?

– Потому что… появились вы.

У него вырвалось: