Истребивший магию

Она сказала, сразу ощетиниваясь:

— Я не рыба! Я кусаюсь!

— А еще и царапаешься, — добавил он. — Ну, предполагаю.

— Ты лицемер, — сказала она обвиняюще. — Сражаясь с колдунами, сам хватаешься за волшебство! У тебя лук чародея, будешь спорить? А эти амулеты на все случаи жизни?

Он поморщился.

— Предлагаешь выходить безоружным? Тогда зачем в той деревне бросала камни в собак? Подпустила бы и дралась на равных: зубами и когтями. Вон они у тебя какие.

Она перехватила его взгляд на свои перепачканные землей руки, попыталась вспомнить смятенно, царапалась уже или еще нет, что это он о ее длинных ногтях, мог бы и заметить, что с ними красивее, какой грубый, другие только и твердят о том, какие красивые, знают, как женщине польстить и понравиться, а это сказал только сейчас, когда под ногтями земли больше, чем возле вырытой могилы…

— Грубый ты…

Она осеклась, нечто мелькнуло на периферии зрения. Она повела взглядом, охнула и вскинула голову. В зените по небосводу ширится кольцо странной зловещей радуги, просто невероятной, привычная радуга всегда коромыслом, обеими концами в землю, чаще — в воду, а в этой что-то от болезненного нарыва, хотя те же цвета, только нечто в них очень нездоровое…

Радужное кольцо разрослось на полнеба, пурпурный край потемнел и стал фиолетовым, а затем и вовсе черным. Соседний цвет, оранжевый, сперва превратился в красный, побагровел и тоже стал черным. И все цвета, будто умирают на глазах, проходят через всю гамму, превращаясь в ночь среди ясного дня.

Чернота сперва шла узеньким слоем, затем все шире и шире, захватывала радугу, пока вся не стала мрачной и зловещей. Барвинок тряслась от непонятного ужаса, солнце в недобром кольце, и даже оно не может разомкнуть эту смертельную хватку.

Олег поглядывал больше на ее потрясенное лицо, на радугу лишь бросил короткий, но внимательный взгляд.

— Держись, — посоветовал он.

— Что… это?

— Не знаю, — ответил он. — Все возможно. Ты ничего не чувствуешь?

— Только страшно, — призналась она.

— Была бы чудовищем, — сказал он с сочувствием, — если бы не испугалась. Ничего, мы и это ему предъявим…

— Что?

— Что напугал тебя, — объяснил он тяжеловесно. — Ишь, пугателей развелось… Хватит и меня, сам пугать умею…

Дорожка привела на холм, а с вершины вдали открылся высокий дом на горе с плоской вершиной, красивый, словно игрушечный, чистые краски, башенки красные и золотые, карнизы серебряные, вокруг все выложено матово блестящими плитами, широкими и надежными даже с виду.

Олег сказал задумчиво:

— Та-а-ак, умная сволочь…

Она удивилась:

— А как это видно?

— Домик, — объяснил он, — домик очень уж милый. Дураки сразу бросаются в зло, как они его понимают: одеваются в черное, напяливают рогатые шлемы, не моют уши, здание делают как можно отвратительнее, мол, нате, я плюю на общепринятые нормы, я выше, я над добром и злом, никто и ничто мне не указ… Если увидишь где мрачную крепость, над которой летучие мыши и всякая гадость, там колдун с мозгами подростка.

— Молодой?

— Не обязательно. Старики тоже… не всегда умнеют. Остаются, как говорят гордо, юными в душе, что значит — не умнеют. А этот, как видишь, поумнел. Детское бунтарство оставил, свой мрачный дворец перестроил в уютный.

— Может, — предположила она, — он и не был мрачным?

— Может, — согласился он. — Ладно, пойдем…

Она зябко передернула плечами. Олег пошел ровным шагом, она догнала и поинтересовалась дрогнувшим голосом:

— А почему не через подземный ход? Я слышала, всегда надо через него.

— Не всегда, — ответил он с непривычной кротостью.

— Почему?

— Если укрыться за невидимостью, — сказал он отстраненным голосом, явно думая о чем-то еще, — ловушки все равно сработают. Им неважно, видно тебя человеческим глазом или нет. Наступишь на плиту — тебя пронзит стрелами или копьями. Или пол под тобой рухнет. А в подземном ходе это устраивать удобнее. Там идешь прямо, по бокам стены… Наступишь именно туда, где ловушка.

Он объяснял, как всегда, очень обстоятельно, словно разговаривал с ребенком, она поежилась, спросила робко:

— Но если переть через парадный ход… не пронзят стрелами и копьями стражники?

— Пронзят, — согласился он мирно.

— Так зачем же?

— Надо, чтоб не пронзили, — ответил он. — К тому же… где ты видишь подземный ход?