Истребивший магию

Олег так отчетливо вспомнил этого мудрого старца, что пробормотал вслух:

— Но это если человек работает… однако кто из нас любит работать? Да откуда таким сумасшедшим взяться… Потому надо, чтобы припирало рогатиной к горлу…

Барвинок, слыша его бормотание, пустила коня вплотную, так что ноги в стременах касались друг друга. Олег ощутил на себе взгляд ее небесно-синих невинных глаз, посмотрел вопросительно.

Она объяснила:

— Ты что-то бормочешь, но на заклятия не похоже.

Он отмахнулся.

— Да какие заклятия!

— А что? Призывы к богам?

— К человеку, — буркнул он. — К тому, что внутри его. Что заставляет его делать нужные вещи, совершать нужные поступки. Смотрю на него и… не понимаю.

Она посмотрела озадаченно:

— На человека?.. А ты кто?

— Двуногая птица без перьев, — ответил он нехотя. — Только не ощипывай петуха.

Она удивилась:

— Зачем буду ощипывать?

— Диоген же ощипал.

— Придурок какой-то! Зачем?

— Принес Платону и сказал, что это его человек.

Она сказала с возмущением:

— Что за дурак! И второй не лучше.

— Философы, — ответил он с непонятной усмешкой. — Странный народ.

Прогремел дробный конский топот. В их сторону, поднимая облако пыли, несся по желтой выжженной дороге одинокий всадник. Олег смотрел с интересом, помахал рукой, и всадник круто повернул коня в их сторону.

Пыльное облако осталось позади, медленно рассеиваясь, всадник уже несся по зеленому косогору. За ним словно вьется стая ворон, комья земля, выброшенные широкими копытами, взлетают на высоту дерева.

Устрашенная Барвинок во все глаза смотрела, как всадник резко осадил коня перед Олегом. Молодой, красивый, в кожаных доспехах, смелое лицо с резкими чертами, отважный взгляд, меч с одной стороны седла, щит с другой, за плечами лук и стрелы в расписном колчане.

— Как я рад тебя видеть! — воскликнул он, сияя лицом и глазами. — И как точно ты сказал, где тебя встретить! О, с тобой снова женщина… И тоже молодая и красивая…

Олег предостерегающе кашлянул, поморщился, потянул носом:

— Приветствую тебя, Колоксай… Но откуда такая вонь?

— От меня, — ответил Колоксай горделиво.

Он подбоченился, смотрел красиво и с достоинством, Барвинок поняла, что старается больше для нее, это так естественно, хотя почему-то этот статный красавец-воин решил, будто она принадлежит этому дикарю в волчьей шкуре.

Олег вскинул брови:

— Что случилось? Испугался кого-то и… гм… ну так смени портки!

Колоксай нахмурился:

— Как ты можешь такое! Я нарочито все это время не мылся.

— Зачем?

— Чтобы быть достойным.

— Кого?

— Тебя, конечно. Быть достойным когда-то пойти с тобой рядом.

Олег принюхался к себе, задрал руки, ноздри его раздувались, как у нюхающей дичь собаки.

— От меня тоже такой смрад?

Колоксай развел руками:

— Нет почему-то. Но я знаю, отшельники и мудрецы, чтобы достигнуть совершенства, не моются годами. А то и всю жизнь. К нам заходил один… После его ухода две недели окуривали дворец благовониями, но его благочестие пересилило. Пришлось новый дворец строить… Видать, высшего совершенства достиг!

Он говорил убежденно, глаза сверкали, весь выпрямился, взор устремлен вдаль, и Олег спросил без всякой надежды:

— Аламандрит, конечно же, не достал?

Колоксай оскорбленно вскинул красивые брови:

— Как это? Разве я не за ним ездил?

— За ним, но…

— А почему такое сомнение в моих силах?

— Да ты вроде бы ударился в поиски истины… по-своему, конечно, — признался Олег. — А ежели искал в пещерах или в чаще…

— Ну вот еще, — оскорбился Колоксай. — Я искал ее, как и должен искать царский сын и воин — с мечом в руке. Аламандрит, конечно же, отыскал, добыл, привез.

Барвинок видела, как глаза волхва зажглись, явно хотел спросить про этот непонятный аламандрит, но пересилил себя и поинтересовался как бы вскользь:

— Но как тебе… там во дворце, не было несколько… странновато? Ты же заехал туда… когда уже искал истину?

— Они меня не поняли, — ответил Колоксай с презрением. — Сказано же, простые люди! Хоть и цари. Зажимали носы, двух-трех вынесли… У жены царя была собачонка, мне сразу не понравилось… Издохла! Больно нежная. Но аламандрит в моей седельной суме. Так, говоришь, уже можно мыться?