Истребивший магию

— Не предназначенное тебе счастье, необоснованное приобретение, не уготовленная Творцом удача… это все западни, расставленные для людей слабых и никчемных. Вообще для всех людей! Но слабые в них попадают, а сильные обходят и топают дальше.

Она фыркнула:

— Ты загнул что-то уж слишком сложное. И вообще, кто дал тебе право решать за других людей, что им надо, а что не надо?

Он подумал, указал пальцем наверх:

— Оно.

— Кто?

— Создавшее нас, — объяснил он, — создавшее весь мир и все вокруг мира. Я за справедливость, лапушка.

Она окрысилась:

— Я не лапушка!

— Извини, зверюка.

— И не зверюка! Я — женщина. Красивая, между прочим. Мог бы и заметить. Ты уничтожил запасы магии Кривого Корня ради справедливости?

Он кивнул.

— И ради нее тоже. Все-таки нехорошо, когда одни великим трудом чего-то достигают, а другой просто так получает вдвое больше. От золотой рыбки или джинна из кувшина.

— А еще ради чего?

Он зевнул, потянулся, сладко захрустели суставы.

— Женщина, давай спать.

Она сказала с вызовом:

— Ты не ответил!

— А твои вопросы никогда не кончаются, — сказал он мирно. — Если бы хоть один оказался хоть в чем-то интересным…

— Ты хочешь сказать, я дура?

— Зато красивая, — утешил он.

— Мужчина, — сказала она с презрением. — О чем ты еще можешь думать?

Он усмехнулся и устремил взгляд на просторный двор, на удаленный лес, на небо, где звезды позванивают тихо-тихо, почти неслышно, а сруб колодца во дворе напоминает горлышко гигантской бутыли с вином, закопанной в древности великанами.

Она перевела взгляд на его широкую грудь, амулеты на шнурке держатся смирно, мелкие и неказистые, стараются не привлекать к себе внимания.

— Ты их и на ночь не снимаешь?

Он покачал головой.

— Не мешают.

— Мне бы помешали, — сказала она с вызовом.

Он подумал, кивнул.

— Уже надумала? Хорошо, подумаю. Может быть, и сниму.

Она ощутила, как к лицу прилила жаркая кровь, этот гад так сумел перевернуть ее слова, что можно подумать, можно представить… ах ты мерзавец, да я тебя и близко не подпущу к своей постели, размечтался, вот уже глазки блудливые поблескивают знакомыми огоньками…

Олег молча наблюдал, как крохотный месяц, словно котенок, медленно полез на дерево, по которому совсем недавно прыгала белка. Барвинок что-то пыхтит и бурчит про себя, но ведет себя смирно, тени длинных густых ресниц на щеках лежат загадочные, глубокие, что-то скрывающие от всех и от него в особенности…

Он поднялся, медленно поднялся на крыльцо, Барвинок все так же задумчиво смотрит в темную даль, где слышится тоскливый крик какой-то ночной птицы, наклонился к ней и сказал над ухом страшным голосом:

— Гав!!!

Она от неожиданности съехала спиной по ступенькам, больно задевая хребтом, перевернулась на живот и отбежала на четвереньках, только тогда вскочила, бледная и трепещущая. Лицо ее было искажено ужасом.

— Ч-ч-ч-что-о… — пролепетала она, лязгая зубами, — что… это… было?

— Это я, — честно ответил Олег. Пояснил: — Гавкнул у тебя над ухом.

— З-з-з-з-зач-ч-чем?

Он развел руками.

— Ну, ты же твердила, что я чересчур серьезный… Что совсем не понимаю юмора… Вот я и…

Она отшатнулась, глаза полезли на лоб.

— Так это был… юмор?

— Ну да, — ответил Олег довольно. — Понравилось?

— Т-т-т-ты… ты… ты…

— Ага, — согласился Олег, — я. Я рад, что ты довольна, как… сытый лось.

Не слушая, она очень быстро побежала в кусты, ломая их, в самом деле как озверевший лось. На том месте, где она сидела, осталась небольшая, скромная такая лужица. Олег пожал плечами, вот теперь ей не так скучно, углубился в мысли.

Барвинок вернулась злая, надутая, села на другом конце и, нахохлившись, долго смотрела в темноту, где время от времени пролетают светлячки, стрекочут кузнечики.

Чувствовалось, что собирается сказать что-то злое и ехидное, уесть, но волхв медленно заговорил, речь потекла густо, неспешно, пахучая и густая, как патока, и ее сердце перестало трепыхаться в великом возмущении, успокоилось, она ощутила, как в самом деле начинает проникаться красотой и величием ночи…

И тут он сказал деловито:

— Вообще-то спать пора. Думаю, постель нам приготовили давно. Ты ляжешь к стенке или с краю?

Она прошипела, как разъяренная кошка: