Алмазная колесница

Белоснежный колонизатор ступил на причал, и сомнений более не оставалось. Определенно Фандорин, по всем приметам. Брюнет, голубые глаза и главная особенность – ранняя седина на висках. Ишь, вырядился, будто на слоновью охоту.

Первое впечатление было неутешительное. Консул вздохнул, двинулся встречать. Бабочка омурасаки от сотрясения качнула крылышками, но осталась на цветке, так и не обнаруженная Дорониным.

«Батюшки, а на пальце-то – кольцо с бриллиантом, – приметил Всеволод Витальевич, раскланиваясь с вновь прибывшим. – Скажите пожалуйста. Усишки крендельками! Височки расчесаны волосок к волоску! Пресыщенная томность во взоре! Чацкий, да и только. Онегин. И путешествия ему, как все на свете, надоели».

Сразу же после взаимных представлений спросил, с этакой простодушной миной:

– Скажите же скорей, Эраст Петрович, видели вы Фудзи? Спряталась она от вас или открылась? – И доверительно пояснил. – Это у меня примета такая. Если человек, подплывая к берегу, увидел гору Фудзи, значит, Япония откроет ему свою душу. Если же капризная Фудзи закрылась облаками – увы. Проживи тут хоть десять лет, главного не увидишь и не поймешь.

Вообще-то Доронин отлично знал, что сегодня Фудзи из-за низкой облачности с моря видна быть не может, но требовалось немножко сбить спесь с этого Чайльд-Гарольда из Третьего отделения.

Однако титулярный советник не расстроился, не стушевался. Обронил с легким заиканием:

– Я в п-приметы не верю.

Ну разумеется. Матерьялист. Ладно, попробуем ущипнуть с другой стороны.

– Знаком с вашим формуляром. – Всеволод Витальевич восхищенно приподнял брови. – Какую сделали карьеру, даже ордена имеете! Оставить столь блестящее поприще ради нашего захолустья? Причина тут может быть только одна: вы наверняка очень любите Японию! Я угадал?

– Нет, – пожал плечами Печорин и покосился на гвоздику в консуловой петлице. – Как можно любить то, чего совсем не знаешь?

– Очень даже можно! – уверил его Доронин. – С гораздо большей легкостью, нежели предметы, слишком нам знакомые… Хм, это все ваш багаж?

Вещей у фон-барона было столько, что понадобился чуть не десяток носильщиков: чемоданы, коробки, связки книг, огромный трехколесный велосипед и даже саженного размера часы в виде лондонского Биг Бена.

– Красивая вещь. И удобная. Правда, я предпочитаю карманные, – не удержался от сардонической реплики консул, но тут же взял себя в руки – просиял любезной улыбкой, простер руки в сторону набережной. – Добро пожаловать в Йокогаму. Отличный город, вам он понравится!

Последняя фраза была произнесена уже без насмешливости. За три года Доронин успел сердечно привязаться к городу, который рос и хорошел день ото дня.

Всего двадцать лет назад здесь была крохотная рыбацкая деревушка, и вот, благодаря встрече двух цивилизаций, вырос отличнейший современный порт: пятьдесят тысяч жителей, из которых почти пятую часть составляют иностранцы. Кусочек Европы на самом краю света. Особенно Всеволоду Витальевичу нравился Банд – приморская эспланада с красивыми каменными зданиями, с газовыми фонарями, с нарядной публикой.

Но Онегин, оглядев все это великолепие, состроил кислую мину, отчего Доронин нового сослуживца окончательно не полюбил. Вынес ему вердикт: надутый индюк, высокомерный сноб. «А я тоже хорош, гвоздику ради него нацепил», подумал консул. Раздраженно махнул рукой, приглашая Фандорина следовать за собой. Цветок из петлицы выдернул, отшвырнул.

Бабочка взметнулась вверх, потрепетала крылышками над головами российских дипломатов и, зачарованная белизной, пристроилась на шлем к Фандорину.

* * *

«Надо же было вырядиться таким шутом!» – терзался лиловыми мыслями обладатель чудесного головного убора. Едва ступив на трап и осмотрев публику на пристани, Эраст Петрович сделал открытие, очень неприятное для всякого, кто придает значение правильности наряда. Когда ты одет правильно, окружающие смотрят тебе в лицо, а не пялятся на твой костюм. Внимание должен привлекать портрет, а не его рама. Сейчас же выходило ровно наоборот. Купленный в Калькутте наряд, который в Индии смотрелся вполне уместно, в Йокогаме выглядел нелепо. Судя по толпе, в этом городе одевались не по-колониальному, а самым обычным образом, по-европейски. Фандорин делал вид, что не замечает любопытствующих взглядов (казавшихся ему насмешливыми), изо всех сил изображал невозмутимость и думал только об одном – поскорей бы переодеться.