Алмазная колесница

Вот и консул, кажется, был фраппирован оплошностью Эраста Петровича – это чувствовалось по колючести взгляда, которую не могли скрыть даже темные очки.

Приглядываясь к Доронину, Эраст Петрович по всегдашнему обыкновению выстроил дедуктивно-аналитическую проекцию. Возраст – сорок семь, сорок восемь. Женат, но бездетен. Умен, желчного склада, склонен к насмешливости, отличный профессионал. Что еще? Имеет вредные привычки. Круги под глазами и желтый оттенок кожи свидетельствуют о нездоровой печени.

А Йокогама молодому чиновнику по первому впечатлению и правда не понравилась. Он надеялся увидеть картинку с лаковой шкатулки: многоярусные пагоды, чайные домики, снующие по воде джонки с перепончатыми парусами, а тут обычная европейская набережная. Не Япония, а какая-то Ялта. Стоило ли ради этого огибать половину земного шара?

Первым делом Фандорин избавился от дурацкого шлема – самым простым способом. Сначала снял, будто жарко сделалось. А потом, поднимаясь по лестнице к набережной, незаметно положил изобретение колонизаторов на ступеньку, да и оставил там – кому надо, пусть забирает.

Омурасаки не пожелала расставаться с титулярным советником. Покинув шлем, заполоскала крылышками над широким плечом молодого человека, но так и не села – заметила посадочную площадку поинтересней: на плече у рикши пестрела, посверкивая капельками пота, красно-сине-зеленая татуировка в виде дракона.

Легкокрылая путешественница коснулась ножками бицепса и успела уловить нехитрую бронзово-коричневую мысль туземца («Каюй! Щекотно! (яп.)»), после чего ее коротенькая жизнь завершилась. Рикша не глядя шлепнул по плечу ладонью, и от прелестницы остался лишь пыльный серо-голубой комочек.

• Не беречь красы
• И не бояться смерти:
• Бабочки полет.

Старая курума

– Господин титулярный советник, я ожидал вас с пароходом «Волга» неделю назад, первого мая, – сказал консул, останавливаясь у красной лакированной одноколки, явно знававшей лучшие времена. – По какой причине изволили задержаться?

Вопрос, хоть и произнесенный строгим тоном, но в сущности простой и естественный, отчего-то смутил Эраста Петровича.

Молодой человек кашлянул, переменился в лице:

– Виноват. Когда пересаживался с корабля на корабль, п-простудился…

– Это в Калькутте-то? На сорокаградусной жаре?

– То есть, нет, не простудился, а проспал… В общем, опоздал. Пришлось ждать следующего п-парохода…

Фандорин вдруг покраснел, сделался почти такого же оттенка, что повозка.

– Те-те-те! – с радостным удивлением воззрился на него Доронин, сдвигая очки на кончик носа. – Покраснел! Вот тебе и Печорин. Не умеем лгать. Это превосходно.

Желчное лицо Всеволода Витальевича смягчилось, в тусклых, с красноватыми прожилками глазах блеснула искорка.

– В формуляре не описка, нам и в самом деле всего двадцать два года, просто мы изображаем из себя романтического героя, – промурлыкал консул, чем еще больше сконфузил собеседника. И совсем разойдясь, подмигнул:

– Держу пари, какая-нибудь индусская красотка. Угадал?

Фандорин нахмурился и отрезал: «Нет», но более не прибавил ни слова, так что осталось непонятным – то ли красотки не было, то ли была, но не индусская.

Консул не стал продолжать нескромный допрос. От его прежней неприязненности не осталось и следа. Он взял молодого человека за локоть и потянул к одноколке.

– Садитесь, садитесь. Это самое распространенное в Японии транспортное средство. Называется курума.

Эраст Петрович удивился, отчего это в коляску не запряжена лошадь. В голове на миг возникла фантастическая картина: чудо-повозка, несущаяся по улице сама по себе, с оглоблями, выставленными вперед наподобие алых щупальцев.

Курума с видимым удовольствием приняла молодого человека, покачав его на потертом, но мягком сиденье. Доронина же встретила негостеприимно – вонзила сломанную пружину в его и без того тощую ягодицу. Консул поерзал, устраиваясь поудобнее, проворчал:

– Скверная душа у этой колесницы.

– Что?

– В Японии у каждой твари и даже у каждого предмета имеется собственная душа. Во всяком случае, так веруют японцы. По-научному это называется «анимизм»… Ага, вот и наши лошадки.

Трое туземцев, весь гардероб которых состоял из обтягивающих панталон и скрученных жгутом полотенец на голове, дружно взялись за скобу, крикнули «хэй-хэй-тя!» и загрохотали по мостовой деревянными шлепанцами.