Алмазная колесница

Сирота закрыл глаза, сосредоточился и нараспев продекламировал:

• Ночью ураган,
• На рассвете тишина.
• То был сон цветка.

И объяснил:

– «Цветок» – это она сама, потому что «кику» значит «хризантема». «Ураган» – это ее страсть, «тишина» – это предстоящая казнь, а «сон» – человеческая жизнь… Судья повелел держать голову перед входом в чайный дом в течение одной недели – в назидание другим куртизанкам и в наказание хозяйке. Мало кому из клиентов понравится такая вывеска.

Фандорин был впечатлен и рассказанной историей, и японским правосудием, а более всего удивительным стихотворением. Софья Диогеновна же осталась безучастной. Она перекрестилась на отрубленную голову без чрезмерного испуга – должно быть, за годы жизни в Японии привыкла к особенностям туземного правосудия. Гораздо больше барышню занимало скверное заведение «Ракуэн» – Благолепова смотрела на крепкую дубовую дверь расширенными от страха глазами.

– Вам нечего бояться, сударыня, – успокоил ее Эраст Петрович и хотел войти, но Сирота подскочил первым.

– Нет-нет, – заявил он с самым решительным видом. – Это моя обязанность.

Постучал и шагнул в темный проход, который Фандорин мысленно окрестил «предбанником». Дверь немедленно захлопнулась, очевидно, приведенная в действие невидимой пружиной.

– Это у них порядок такой. По одному впускают, – объяснила Благолепова.

Дверь снова открылась, вроде как сама по себе, и Фандорин пропустил даму вперед.

Софья Диогеновна пролепетала:

– Мерси вам, – и исчезла в предбаннике.

Наконец, настал черед титулярного советника.

Секунд пять он стоял в полнейшей темноте, потом впереди открылась еще одна дверь, и оттуда пахнуло потом, табаком и еще каким-то странным сладковатым ароматом. «Опиум», догадался Эраст Петрович, принюхиваясь.

Невысокий, кряжистый молодец (рожа хищная, на лбу повязка с какими-то каракулями) стал хлопать чиновника по бокам, щупать под мышками. Второй, точно такого же вида, бесцеремонно обыскивал Софью Диогеновну.

Фандорин вспыхнул, готовый немедленно положить конец этой неслыханной дерзости, но Благолепова быстро сказала:

– Это ничего, я привыкшая. Иначе у них нельзя, больно много лихих людей ходит. – И прибавила что-то по-японски, судя по тону успокаивающее.

Сироту уже пропустили – он стоял чуть в стороне и всем своим видом изображал неодобрение.

Чиновнику же было интересно.

На первый взгляд японский вертеп здорово напоминал хитровский кабак наихудшего сорта – из тех, где собираются воры и фартовые. Только на Хитровке сильно грязней и пол весь заплеван, а здесь, прежде чем ступить на устланное циновками пространство, пришлось снять обувь.

Софья Диогеновна ужасно смутилась, и Фандорин не сразу понял, отчего. Потом заметил – у бедной девицы нет чулок, и деликатно отвел глаза.

– Ну, который здесь ваш должник? – бодро спросил он, озираясь.

Глаза быстро привыкли к тусклому освещению. В дальнем углу, на тюфяках лежали и сидели какие-то неподвижные фигуры. Нет, одна шевельнулась: тощий китаец с длинной косой подул на фитиль диковинной лампы, что стояла подле него; пошевелил иголкой маленький белый шарик, подогреваемый на огне; сунул шарик в отверстие длинной трубки и затянулся. Несколько мгновений качал головой, потом откинулся на валик, затянулся снова.

Посередине помещения, у стола с крохотными ножками, сидело с полдюжины игроков. Еще несколько человек не играли, а наблюдали – все точь-в-точь, как в каком-нибудь «Лихаче» или «Полуштофе».

Хозяина Фандорин опознал без подсказки. Полуголый мужчина с неестественно раздутой верхней частью туловища тряс какой-то стаканчик, потом выбросил на стол два кубика. Ну, понятно – режутся в кости. Удивительно было то, что результат игры не вызвал у сидящих вокруг стола никаких эмоций. У нас выигравшие разразились бы радостными матюгами, а проигравшие – тоже матюгами, но свирепыми. Эти же молча разобрали деньги, большая часть которых досталась горбуну, и принялись потягивать из чашечек какую-то мутноватую жидкость.

Воспользовавшись перерывом, Софья Диогеновна подошла к хозяину и, униженно кланяясь, стала его о чем-то просить. Горбун слушал хмуро. Один раз протянул: «Хэ-э-э» – будто удивился чему-то (Эраст Петрович догадался, что это реакция на сообщение о смерти капитана). Дослушав, мотнул головой, буркнул: «Нани-о иттэрунда!» – и еще несколько коротких, рокочущих фраз.