Каждый любит как умеет

– Вот черт, – Таня выпрямилась и поглядела на пего с неожиданно открытой улыбкой. – Как же ей повезло! Я не уверена, что за меня кто-то бы так переживал. Ладно, я пойду к следователю. Но мне надо привести в порядок кое-какие дела.

– Лена сидит в тюрьме, – отрезал он. – Я могу тебе дать не больше суток.

– Сутки меня устроят, – легко согласилась она. – Но ты пойдешь со мной! Ты тоже будешь сознаваться. Иначе я отказываюсь.

– Хорошо, я пойду с тобой, – скрепя сердце, ответил он.

А пока никому не говори, ладно? – она улыбалась несмело, словно не была уверена в его согласии. Протянула руку, но тут же отдернула ее, не решившись дотронуться до его локтя. – Я не сбегу, честное слово-. Запиши мой телефон. Я сняла комнату у одной бабки. Это здесь рядом.

Андрей записал номер. Он и верил ей, и не верил. Таня согласилась сдаться чересчур легко. За этим что-то крылось, но что? Он не мог понять.

– Ладно, до завтра, – она встала первая. – Позвони мне после полудня, хорошо? Я постараюсь собраться… И вместе поедем.

Андрей хотел идти к метро вместе с ней, но девушка твердо сказала, что хочет остаться одна. Она попрощалась с ним мягко, на удивление спокойно. Андрей уже ничего не понимал. Он с трудом узнавал эту наглую, насмешливую девицу. В сумерках ее лицо казалось совсем другим.

– Если тебе не нравится твое имя, почему ты сделала себе татуировку? – спросил он на прощанье.

– Татуировку? – она резко обернулась. – Ах, букву… Ты и это знаешь? Но Лена этого не знала, она не могла тебе сказать.

– Лена узнала об этой татуировке от мужа, – спокойно солгал он. – Или ты думаешь, что жена не может вытянуть из мужа такие подробности?

Таня брезгливо хмыкнула, пожала плечами:

– А кто знает? Я никогда не была замужем. «М» – это не мое имя. Это значит – «Макс». Татуировку сделал мне один хороший человек, чтобы я его помнила всегда.

– И ты помнишь? – глуповато переспросил Андрей. Девушка тихо рассмеялась:

– Ну что ты! Давно забыла!

ГЛАВА 18

Вместо двадцати пяти человек, как того требовали санитарные нормы, в камере содержалось семьдесят женщин. Лена была семьдесят первой. Ей досталось место на верхних нарах, у двери. Чтобы забраться наверх, приходилось подпрыгивать на нижней полке и кидаться животом на верхнюю. Только так она могла подтянуться, чтобы оказаться на своем месте. Тонкое синее одеяло. Крохотная комковатая подушка, которая выглядела и пахла так, что Лена еще ни разу не подкладывала ее под голову. Над головой – бугристый низкий потолок. В дальнем конце камеры – небольшое квадратное окно со ставнями и решеткой. За решеткой – еще одна решетка, и еще, и еще… Неба она ни разу не видела.

На улице стояла удушливая жара. Здесь, в камере, наполненной дыханием семидесяти с лишним женщин, была настоящая баня. Многие разделись до белья, повязали головы мокрыми полотенцами. Лена лежала на своей полке одетая. Шелковая серая блузка без рукавов, узкие тонкие брюки… Одежда прилипла к телу, дышать было нечем. Она закрывала глаза и старалась ни о чем не думать. Думать только о том, чтобы дышать. Один вздох, и еще один, и еще. Время, казалось, не двигалось. Соседкой слева была молоденькая девушка, больше похожая на пацана. Встрепанная воробьиная голова, хмурый взгляд, бледное щекастое лицо. Ее звали Вика. Она приехала из Узбекистана и была арестована за мошенничество. Вика получила небольшой срок и сидеть ей оставалось совсем недолго, месяца два. С ней Лена не разговаривала – Вика целыми днями болтала со своей однохлебкой – цыганистой девицей с ярким ртом до ушей.

Справа от Лены на нарах лежала полная, тяжело дышащая крашеная блондинка лет сорока. По ее черным волосам, сильно отросшим по корням, можно было определить, как давно она здесь находится. Ее звали Галина. У нее, как и у Лены, суд был еще впереди. По какой статье она проходит, Лена не знала и не интересовалась. Она не интересовалась ничем. Лежала, сидела, изредка спускалась вниз, ходила на оправку, иногда съедала кусок хлеба, пила воду и опять забиралась наверх. Один раз ее возили к следователю. Один раз она виделась с адвокатом. Если бы ее спросили сейчас – о чем с ней разговаривали, на какие вопросы велели отвечать – Лена бы не вспомнила. Мозг заволакивало какой-то мутной пеленой. В этой пелене горела лампочка без абажура – прямо над нею, под потолком. Ночью, чтобы уснуть, Лена накрывала глаза полотенцем.