54  

— Вы знаете, почему вы здесь?

Как жаль, что тогда я еще не выбрался из состояния бессловесной промерзшей твари. Иначе спросил бы ее, знает ли она, что такое «спрузо» (это коктейль из спрайта и узо, который пьют на Эгейском море). Она бы ответила, что нет, и я сказал бы:

— Вот видите, взаимопонимание между нами невозможно. Я двое суток ничего не ел, мадам. Похудел на три кило. Вы подвергли меня пытке, а ведь я не террорист, не убийца, не насильник, не вор. Если я и причиняю зло, то только самому себе. Нравственные принципы, побудившие вас столь жестоко со мной обойтись, — полное ничто в сравнении с теми, которые вы сами попрали и продолжаете попирать на протяжении последних двух суток. (Понизив голос.) Должен сделать вам признание. В удостоверении личности указано, что мне сорок два года, но на самом деле мне восемь. Улавливаете? Вы обязаны меня выпустить, потому что закон запрещает держать в капэзэ восьмилетних детей. Не верьте документам, я вовсе не взрослый мужчина. Может, я и сам не заметил, как промелькнула моя жизнь? Меня нельзя считать зрелым человеком. Я инфантильное создание, подверженное чужим влияниям, я беспомощен, непоследователен и наивен как новорожденный младенец, а мне толкуют о взрослой ответственности! Вы арестовали не того! Подождите, кто-нибудь же должен разобраться с этим недоразумением!

Но от холода и ужаса я дрожал как осиновый лист; дар красноречия покинул меня. Пролепетал, о, простите, мадам, мне очень жаль. За последние два дня мой моральный дух упал ниже некуда, меня снедало желание поговорить с дочерью, которую я во вторник вечером должен был забрать из школы и не забрал, я изнемог от борьбы с ложными надеждами и неподвижным временем. Франция победила в схватке с одним из своих сыновей. Судья назначила мне лечебные уколы, и я, безвольно опустив голову на грудь, испустил вздох облегчения. Оставил пару автографов на протянутых мне бумагах, чтобы забрать свои вещи, скатанные в комок и засунутые в ящик, стоящий в подвале. Посетил психиатра — женщина-врач приняла меня в компании двух двойников Мэрилина Мэнсона со впалыми щеками. Поэт куда-то подевался, но чуть позже я узнал от мэтра Тоби, что он понес точно такое же наказание, что и я: дело закрыто за отсутствием состава преступления, но нам предписано шесть бесплатных сеансов психотерапии у врача-креолки, в ее кабинете на улице Сен-Лазар. Наконец-то я вышел из средневековой тюрьмы под холодное зимнее солнце. Пройдя по набережной Сены, пересек реку через Новый мост и позвонил человеку, которого люблю:

— Алло! Не волнуйся! Я все тебе расскажу. Нас с Поэтом арестовали, мы тридцать шесть часов просидели в камере, я не спал — всю ночь протрясся от холода и клаустрофобии, от меня разит, побегу сейчас кормить кошку, если она еще не протянула лапы. Нет, позвонить раньше не мог, телефон отобрали, разрешили всего один звонок, и я предупредил Дельфину, что не смогу вечером забрать из школы Хлою, ну что ты, дорогая, не бери в голову, все нормально, с прежней жизнью покончено, начинается новая. Ты придешь? И не забудь взять с собой руки, я хочу, чтобы ты меня к ним прибрала. По правде сказать, я тебя люблю. И еще, знаешь что? Возможно, я теперь стал мужчиной.

Глава 41

Нью-Йорк, 1981 или 1982

Перед отъездом в Гетари я провел неделю в Нью-Йорке. Как-то утром мне позвонил Джей Макинерни и сообщил, что сломал ногу, поскользнувшись на тротуаре, на Девятой улице, в шесть часов утра, а виноват в этом я, потому что накануне именно я потащил его в «Беатрис Инн» и бросил там в дурной компании. Ничего, я уже привык, что все несчастья в мире происходят из-за меня, и не обижаюсь, я же католик. С другой стороны, я ведь провел 36 часов за решеткой, повторив опыт Джея из «Лунного парка». Поэтому предлагаю рассматривать его сломанную ногу как уникальный случай исполнения заповеди «око за око» при посредстве американской художественной литературы. Мы с ним иногда меняемся квартирами (Джей живет у меня в Париже, я у него в Нью-Йорке), почему бы не обменяться несчастьями? Я повесил трубку, и вдруг меня осенило: мои первые взрослые воспоминания связаны с Нью-Йорком. На меня внезапно нахлынула волна полузабытых образов, которые сталкивались, наслаивались друг на друга, путались… Нью-Йорк — второй для меня город на земле, тот, в котором я жил дольше всего, не считая Парижа. Еще подростком я ездил к дяде Джорджу Харбену, дававшему мне приют в своей квартире на Риверсайд-драйв. У меня были свои ключи, я возвращался когда хотел и вообще пользовался умопомрачительной для шестнадцатилетнего школьника, еще даже не расставшегося с девственностью, свободой. До этого меня несколько раз отправляли в так называемые американские «летние лагеря», где я совершенствовался в теннисе под руководством Ника Боллетьери и учил слова песни «Dust in the wind»[98] группы «Kansas».

  54  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×