Рукопись Платона

Мужик немедля заступил ему дорогу. От него исходил запах застарелого пота и еще какой-то гадости, но вином почему-то не пахло. Своротить с места эту гору потного мяса нечего было и думать, и герр Пауль, вежливо приподняв треуголку, приветственно помахал ею над своей блестящей лысиной.

— Вам чего, барин? — весьма непочтительно осведомился здоровяк, продолжая загораживать проход. — Дверью, что ли, ошиблись? Ступайте себе подобру-поздорову, нечего вам тут делать.

— Я сам решать, что делать, — от волнения путая слова, объявил герр Пауль. — Пропускать меня сию минуту, мне надо пить.

На тот случай, если верзила его не понял, он поднес руку ко рту и сделал вид, что опрокидывает в глотку стакан.

— Ты еще и нерусский, — с удивлением констатировал верзила. — Юродивый, что ли? Али смерти ищешь? Проходи мимо, барин, не пытай судьбу. Не блажи, болезный, не гневи Бога попусту. Ведь прирежут, как поросенка, и пикнуть не успеешь. Да и спят все давно, закрыто заведение.

Тогда герр Пауль достал из одного кармана серебряный рубль, а из другого пистолет и показал эти предметы своему несговорчивому собеседнику.

— Хочешь деньги — получишь деньги, — сказал он. — Хочешь пулю — получишь пулю. Выбирай, мужик, серебро или свинец?

Пистолет у герра Пауля был двуствольный, короткий, но преизрядного калибра. Некоторое время верзила играл с пистолетом в гляделки, а после пожал плечами, протянул могучую волосатую лапу и взял рубль.

— Как знаешь, барин, — сказал он, отступая от двери. — А только, ежели что, пеняй на себя. Рубль дал... Вот и видно, что юродивый. Да на рубль в любом кабаке до смерти опиться можно!

— Кабаки сейчас закрыты, — проходя в дверь, сообщил ему Хесс, — а мне надобно выпить сию минуту.

— Как знаешь, — повторил верзила, топая вслед за ним по крутой и неровной кирпичной лестнице. — Экий ты куражливый, хоть и нерусский!

Спуск по лестнице оказался весьма продолжительным, и примерно на середине его иезуит уловил волнами накатывавший снизу глухой многоголосый говор, напомнивший ему шум прибоя. Вместе со звуком появился и начал усиливаться запах — адская смесь табаку, прокисшей браги, кухонного чада, свечной копоти и десятков немытых тел. Герр Пауль подозревал, что ночная жизнь этого гнусного притона должна сильно отличаться от дневной, но того, что предстало его взору при входе в обеденную залу, он все-таки не ждал.

Просторная зала с низким сводчатым потолком, опиравшимся на толстые кирпичные колонны, была набита битком. Огни сальных свечей, масляных светильников и даже, как показалось немцу, смоляных факелов с трудом пробивались сквозь висевшее под потолком мутное облако дыма и испарений. Шум голосов и впрямь был похож на грохот прибоя — здесь можно было кричать во всю глотку и не услышать собственного голоса. За грубыми дощатыми столами пили, жрали, играли в кости, орали богохульные песни и лапали полуголых девок обросшие грязными бородами люди, от одного взгляда на которых вдоль позвоночника пробегал колючий озноб. Повсюду, куда ни глянь, видны были разинутые волосатые пасти с кривым частоколом гнилых зубов — орущие, храпящие, изрыгающие хулу, норовящие во что-нибудь вцепиться — то ли в кусок мяса, то ли в глотку ближнего. Сквозь прорехи истлевших лохмотьев сверкала потная плоть в серых разводах грязи — то коричневая, то мертвенно-бледная, то мужская, то женская.

Герр Пауль оглянулся, но бородатый Вергилий, в сопровождении которого он спустился в этот ад, уже куда-то исчез. С огромным трудом подавив в себе здоровое желание бежать отсюда без оглядки, немец задержал дыхание, как перед прыжком в воду, и храбро двинулся вперед. Он протискивался между столами, разгребая галдящую толпу, расталкивая, расплетая, перешагивая, а то и наступая на вытянутые руки и ноги, ибо иного способа передвижения здесь не существовало. Густой, как студень, смешанный запах скотобойни и помойки забивал ему ноздри, под ногами хрустели и чавкали разбросанные по полу объедки и битое стекло. На него никто не оглядывался, не показывал пальцем и вообще не пялился, однако краем глаза иезуит все время ловил на себе косые, заинтересованные взгляды. Наконец он высмотрел то, что искал, — свободное место за маленьким, всего на двоих, столиком в самом углу, более напоминавшим поставленную на попа винную бочку, каковой он при ближайшем рассмотрении и оказался.

За столиком уже сидел какой-то косматый оборванец — не столько, впрочем, сидел, сколько лежал, вытянув перед собой прямые, как палки, костлявые руки и уронив на залитые водкою доски темное лицо. Не видя иного выхода, герр Пауль подошел к нему, взял за шиворот и оттолкнул от стола, чтобы освободить себе место. Внутри у него все мелко дрожало от страха и отвращения, но внешне он держался уверенно и независимо — так, словно был завсегдатаем этой клоаки и ничего здесь не боялся.