Урожай ядовитых ягодок

– Экая ты неаккуратная, – укорила баба Нина. – Ладно, не переживай, не хрустальная посуда, ща новую дадут.

– Как умерла? – наконец сумела пробормотать я. – От чего?

– Сердце у ей схватило, – пояснила старуха, – «Скорая» не поспела, инфаркт стрясся, вона как.

– Когда же она скончалась?

– А ровнехонько в четверг, – словоохотливо пояснила бабка. – Сначала ты к ней приехала, потом Генка прикатил с тортом. Посидел полчасика и отбыл. Стоило ему отъехать, Клавку и скрутило. Так бы и померла в одиночестве, только вон тот малец, видишь? – Она ткнула согнутым, сухоньким пальцем в сторону подростка лет двенадцати, упоенно поглощавшего «Оливье». – Пашкой зовут, – продолжала баба Нина, – вечно голодный ходит, отца нет, а матерь пьет, ровно кляча пожарная, каждый день бухая. Вот Пашка и глядит, у кого подхарчиться можно. Он живо сообразил: ни в жисть Клавке одной торт не съесть, ну и толкнулся к ей в комнату, навроде ему мать наказала спичек в долг попросить. Думал, угостит его Клавка сладким. А она уж хрипит…

Баба Нина перекрестилась и лихо опрокинула свой стакан, в котором плескалась бесцветная жидкость.

– Генка, кто это? – медленно спросила я.

– Унук Клавкин, такой зараза, уголовник!

– Почему уголовник?

– А потому, сидел на зоне, вышел два года назад, вроде работать стал. Только сомневаюсь я что-то, раньше-то не делал ни хрена, небось и сейчас баклушничает, такие не работают. Но к Клавке хорошо относился, ходил сюда. Мать-то его, Райка, померла от позора. Как Генку посадили, она нос на улицу не казала. Народ у нас тут злой, чуть что, в глаза тыкать начинали. Посварилась она один раз с Федюниной, наорала на нее на кухне:

– Твой сын вчерась пьяный пришел и всю раковину заблевал, алкоголик хренов.

А Танька Федюнина ей в ответ:

– Пьет, как все, зато на зоне не сидит. А твой тверезый, да за решеткой!

Райка язык и прикусила, а потом померла, от тоски, видать. Ей Клавка все выговаривала и Ленку учила.

– Кто это, Лена? – Я окончательно перестала понимать происходящее.

Баба Нина затарахтела:

– Любовь Генкина, жена его, ну чисто Санта-Барбара, такое только в кино встретишь! Хочешь, расскажу?

– Очень, – совершенно искренне ответила я.

– Ленка-то не из наших будет, – мигом принялась вводить меня в курс дела старуха, – где ее Генка взял, не знаю, влюбилась она в него чисто кошка. Только-только десятилетку закончила и к Генке переехала, к нам в барак! Видно было, что до этого в отдельной квартире жила. У нас в туалет, он тогда еще работал, каждый со своей бумагой топал, а Ленка рулон повесила и говорит:

– Пользуйтесь, мне не жалко.

Коврик у входа положила, замок новый навесила, старый заедал, и всем ключи раздала, а денег не взяла. Ее тут у нас придурковатой считали, одно слово, студентка, в институте училась. Райка выйдет бывалыча на кухню и жалится:

– О чем с невесткой говорить, не знаю. Не наша она птица.

А уж любовь у них с Генкой была! Прямо цирк! Жили-то в одной комнате с Клавкой и Райкой, бабка с матерью на диванах, а молодые на раскладушках, где уж тут вместе побыть. Только шелохнутся, пружины и запоют на разные голоса. Так они чего удумали. Наши в бараке рано спать ложатся, в одиннадцать ночи второй сон глядят. А Генка с Ленкой в ванную, пустят воду, навроде мыться пошли, а сами понимаешь чего делают. Я один раз в туалет побежала, да все через стеночку услышала, чуть со стыда не сгорела, как она его обхаживала, и так и этак, и с удовольствием, ажно заходилась вся, криком исходила. Вона, какая развратная девка оказалась. Мы со своими мужьями впопыхах и молчком, приличной женщине все это и нравиться не должно, тьфу. Ну а потом Генку посадили.

– За что?

– Книги он спер, семь лет дали.

– За книжку?!

– Э, не простая книга была, старая, дорогая, тысячи стоила, у профессора свистнул. Ленка его к этому ученому по делам ходила, видать, и рассказала муженьку, где поживиться можно. И ведь как хитро сделал, никто бы и не догадался. Вторые ключи смастерил, вошел тихонько в квартиру, книжонку за пазуху, думал уйти, а тут, бац, милиция.

– Наверное, квартира на охране стояла.

– Нет, – замотала головой баба Нина, – смешнее вышло. У профессора еще ученики были, он одного оставил у себя работать, а сам уехал. Генка подумал, никого нет, и давай шуровать. А ученик понял, что вор орудует, и вызвал милицию. Вон оно как.

Она помолчала недолго и добавила:

– Профессор тот, как услыхал про кражу, так расстроился, что заболел и помер, поэтому Генке столько и дали, – пояснила баба Нина, – посчитали, что он его вроде как убил. Ленка прямо черная ходила, глазья провалились, губы белые, страх смотреть. Как вся история завертелась, ну, может, неделя прошла, выхожу на кухню, смотрю, стоит Ленка у окна на кухне, руки трясутся. Я ей и говорю: