Любовник смерти

Тут-то и сообразил: а где их взять, двадцать копеек? Последний пятиалтынный вчера “кроту” отдал. Или надуть кузнеца? Посулить деньгу, а после дать деру? Снова бегать, вздохнул Сенька. Кузнецы, если догонят, так отметелят своими кулачищами — хуже любого японца.

В общем, шёл, думал.

Поднявшись на Маросейку, увидал вывеску “САМШИТОВЪ. Ювелирные и златокузнечныя работы”. Вот оно, что нужно-то! Может, даст ювелир сколько-нисколько за серебряную монету из сумы, опять же копейки эти старинные. Не даст — часы Килькины заложить можно.

Потянул стеклянную дверь, вошёл.

За прилавком никого не было, но красивая птица попугай, что сидела в клетке на жёрдочке, проорала противным голосом:

— Добррро пожаловать!

На всякий случай Сенька снял картуз и тоже сказал:

— Доброго здоровьичка.

Хоть он был и птица, но, видно, с понятием.

— Ашотик-джан, опять дверь не заперта! — донёсся из глубины лавки бабский голос — чудной, с переливами. — Заходи, кто хочет!

Зашуршали шаги, из-за шторки выглянул человек небольшого росточка, лицом смуглявый, с кривым носищем, на лбу вздет стеклянный кружок в медной оправе. Пугливо спросил:

— Вы один?

Увидал, что один. Тогда побежал, зачем-то дверь на засов запер и только после повернулся к Скорику:

— Чем могу?

Да, такой огрызок железного прута не растянет, расстроился Сенька. А ещё про кузнечные работы написал. Может, у него подмастерье имеется?

— Желаю кой-чего продать, — сказал Сенька и полез в карман.

Ох, непросто это было, со стянутыми-то руками.

Попугай как заладит дразниться:

— Прродать! Прродать! Прродать!

Носатый ему:

— Помолчи, помолчи, Левончик. — А Сеньке, оглядев с ног до головы, сказал. — Извините, молодой человек, но я краденого не покупаю. На то есть свои специалисты.

— Без тебя знаю. Вот, чего дашь?

И монету на прилавок шлёп.

Ювелир на Сенькины запястья покосился, однако ничего не сказал. А на серебряный кругляш глянул без большого интереса.

— Хм, ефимок.

— Кто-кто? — не понял Скорик.

— Ефимок, иоахимсталер. Монета нередкая. Они идут по два веса. То есть по весу серебра, помноженному вдвое. Ваш ефимок в хорошей сохранности. — Взял денежку, положил на весы. — Можно сказать, даже в идеальной. Полноценный талер, шести с половиной золотников весу. Золотник серебра нынче — 24 копейки. Это получается… м-м… три двенадцать. Минус моя комиссия, двадцать процентов. Итого — два рубля пятьдесят копеек. Больше вряд ли кто-нибудь даст.

Два с полтиной — это уже было дело. Сенька снова завернулся весь, полез в карман за чешуйками, высыпал на стойку.

— А эти чего?

Лепестков этих было у него ровно двадцать, ещё ночью пересчитал. Плохонькие, конечно, копеечки, но если к двум с полтиной прибавить, это уж два семьдесят выходило.

Чешуйкам ювелир больше уважения оказал, чем ефимку. Спустил со лба на глаз стёклышко, стал разглядывать одну за одной.

— Серебряные копейки? Ого, “ЯД”. И сохранность завидная. Ну, эти могу взять по три рубля штучка.

— По скольку, по скольку? — ахнул Сенька.

— Поймите, молодой человек, — сказал ювелир, взглянув на Скорика через стекляшку страшным чёрным глазом. — Предбунташные копейки, конечно, не талеры и идут по другому курсу, но как раз недавно в Замоскворечье вырыли очередной клад того времени, в три тысячи серебряных копеек, в том числе две сотни яузских, так что цена на них сильно упала. Ну хотите, по три пятьдесят? Больше не могу.

— Это сколько же всего будет? — спросил Скорик, ещё не веря своей удаче.

— Всего? — Самшитов пощёлкал счетами, показал. — Вот: вместе с ефимком семьдесят два рубля пятьдесят копеек.

Сенька аж охрип:

— Ладно, давай.

Попугай встрепенулся:

— Давай! Давай! Давай!

Хозяин монетки сгрёб куда-то под прилавок, звякнул замком кассы. Зашуршали кредитки — заслушаешься. Это ж надо, какие деньжищи!

Из глубины лавки снова пропел бабский голос:

— Ашотик-джан, чай кушать будешь?

— Сейчас, душенька, — обернулся ювелир. — Только клиента отпущу.

Из-за занавески вышла хозяйка, с подносом. На подносе чай в серебряном подстаканнике, блюдечко со сластями — важно. Тётка была видная, толстая, много больше своего мухортика, с усами под носом, а ручищи с сахарную голову.

Вот она, загадка, и разъяснилась. С такой бабой никакого подмастерья не нужно.