Билет на ковер-вертолет

В общем, «Скорая» прибыла быстро, профессора положили на носилки и увезли. Майя повела рыдающую Розалию домой.

Собственно, директриса думала передать даму дочерям и уйти — Майя Леонидовна совсем нелюбопытна. Она женщина интеллигентная и хорошо понимает, что посторонний человек при стрессовой ситуации в семье является ненужным раздражителем.

Но в квартире Константиновых на первый взгляд было пусто. Дверь оказалась незапертой — она стояла нараспашку.

— Марина! — позвала Майя, поддерживая Розалию. — Подойди сюда, маму надо уложить в кровать!

Но ни один звук не нарушил тишины квартиры.

— Марина! — повысила голос директор. — Ты где?

— Ее нет, — неожиданно спокойно ответила Розалия. — Это из-за нее Федя теперь умрет.

— Ваш муж непременно поправится, — быстро сказала Майя, — сейчас врачи все лечат.

— Разбитое сердце не склеить, — сообщила Розалия. Она высказалась в своем обычном духе, жене профессора были свойственны патетические фразы. Но затем из уст дамы начали вылетать совсем иные речи:

— Сволочь! Неблагодарная дрянь! Мерзавка! Надеюсь, она помрет под забором! Ах, …!…!…!

— Вы о ком? — слегка испугалась Майя, и не предполагавшая, что интеллигентная, изысканная и душевно тонкая любительница стихов Цветаевой знакома с площадными выражениями, которыми изъяснялись постоянные посетители «Холодка».

Розалия молча пошла по коридору. Забыв о правилах приличия, изумленная Майя Леонидовна безо всякого приглашения побежала за хозяйкой. Комната, куда в конце концов попала библиотекарша, ее просто ошеломила.

На стенах не имелось и сантиметра пустого пространства. Повсюду висели картины: пейзажи, натюрморты, портреты. В стеклянных «горках» теснились фарфоровые статуэтки; а еще тут имелись часы, сразу четыре штуки. Как раз в тот момент, когда Майя очутилась в похожей на музей гостиной, послышался мелодичный звон. К нему присоединился бой других часов, затем раздались гулкие низкие звуки и дребезжащее треньканье. Механизмы почти одновременно отмечали наступивший час.

Майя Леонидовна невольно попятилась, в голове возникла мысль: «Не хотела бы я жить в подобном месте. Слишком темно, пыльно и шумно».

Словно услыхав не высказанную вслух фразу, Розалия пояснила:

— Федор — коллекционер. Поэтому шторы открывать нельзя, от яркого света портятся полотна, а с пылью я устала бороться, только вытру, она снова села. Форточки стараюсь не распахивать, а толку…

— Что же собирает ваш муж? — машинально поинтересовалась Майя.

Розалия опустилась на диван.

— Все, — устало ответила она.

— Как это? — удивилась директор библиотеки.

— Что увидит интересное, то и покупает, — тихо пояснила Розалия. — Да вы садитесь…

Майя Леонидовна приблизилась к креслу, обитому синим атласом, и замерла — увидела, что между поручнями натянут желтый шнур.

— Туда нельзя, — пояснила Розалия, — это раритетная вещь, предположительно семнадцатый век.

— Да? — растерялась директриса и огляделась. — А куда можно пристроиться? Тут повсюду веревки.

— На диванчик, — прошептала Розалия, — он советского производства, ценности не представляет. Господи! Как мне это надоело! Федор… деньги… Марина…

Из уст Розалии полился сначала сбивчивый, отрывистый, но потом вполне связный рассказ. Майя Леонидовна, которой пришлось слушать ее нервные излияния, лишь удивлялась тому, насколько справедлива фраза «чужая душа — потемки».

За внешне благополучным фасадом семьи Константиновых скрывалась беда. Так слой макияжа маскирует морщины и пигментные пятна, а смой «штукатурку» — и увидишь подлинное личико красавицы.

Федор Сергеевич был коллекционером.

«Эка напасть! — воскликнет сейчас большинство женщин. — Мой-то — горький пьяница (или наркоман), тянет все вон из дома, детские игрушки у метро продал, вот где горе! А тут коллекционер! Приличный человек».

Дорогие мои, вы просто не знаете, что иной собиратель намного хуже сидящего на игле наркомана. Вернее, он ему родной брат. В большинстве семей коллекционеров складывается абсолютно парадоксальная ситуация: есть нечего, дети голодные, одежда истрепалась, о хорошей мебели, ремонте, даче и машине нельзя даже и мечтать, потому что папа все деньги тратит на хобби. Зато кругом развешаны полотна стоимостью в десятки тысяч долларов. Продав маленький холст, можно безбедно прожить год, а то и два, но снять его со стены и выставить на аукцион нельзя. Малыши пьют чай без сахара, никогда не видят фруктов, мама десятый год носит ситцевое платьице, а папа, радостно потирая руки, приносит новую акварель, приговаривая: