Летающий слон

Брызги огня полетели во все стороны. Сквозняк из щелей разметал эти алые комки по всему салону, задул их внутрь фюзеляжа. В одном, потом в другом месте занялась полотняная обшивка. Встречный ветер быстро гасил очаги, но от них оставались черные дырки и разлетались новые искры…

Истошно вопил пылающий факелом Степкин. Шмит и Лучко лупили по нему кожаными куртками, но погасить огонь не удавалось. Командир помочь не мог – ему нельзя было выпускать руль.

Никто не понимал, что произошло, и это было страшней всего. Кабину стало заволакивать дымом.

– А-а-а! Глаза! – кричал механик. В судорогах он сорвал с себя шлем, и у него загорелись волосы. – Братцы, тушите! Тушите!

Наконец стрелок повалил его на пол, чтоб не бился, распахнул на себе китель и накрыл товарища собственным телом. Этот странный способ подействовал. Сбить пламя удалось. Но горело или тлело уже в десяти разных местах кабины.

– Бензопровод берегите! Рванет! – стонал Степкин.

– Что это он делает? – с любопытством спросил главковерх. – Пускает дымовую завесу? Но зачем?

Маленький самолетик в небе двигался короткими рваными зигзагами. Он выбросил облачко черного дыма. Потом – облако белого, уже побольше.

Крылов не ответил его высочеству.

– Что за… Ничего не понимаю! – пролепетал изобретатель.

Шеренга летчиков на поле дрогнула и рассыпалась.

– Горит! Горит!

Теперь было видно, что из кабины «Муромца» вырываются языки пламени.

В толпе зрителей раздался истеричный женский крик:

– Митрофа-а-ан!

Кто-то там упал наземь, над упавшей склонились. Но в ту сторону смотрели немногие.

Все завороженно наблюдали за драмой, разворачивавшейся в воздухе.

Пожар, наконец, кое-как погасили: забили, задушили, залили водой. Кабину наполняли чад и дым, но огня уже не было, лишь дотлевала одежда на обожженном Степкине. Он лежал на полу, издавая стоны. Его лицо страшно раздулось, с него свисали клочья лопнувшей кожи. Тошнотворно пахло паленым мясом.

Стекла салона треснули и частично выпали, внутри аэроплана завывал ветер, загоняя внутрь фюзеляжа бумаги и всякую мелочь.

– Почему крен? – кричал командир. – Не могу удержать! Падаем! Не слушается! Митя, помогай!

Шмит тоже навалился на руль, оба пилота заскрипели зубами от напряжения. «Муромец» неохотно выровнялся, едва-едва не ухнув в штопор. Воздушный корабль бросало из стороны в сторону. Не то что стоять, но и сидеть было трудно.

– Митрофан Иванович! Что с машиной? Митрофан Иванович, вы меня слышите?

– Слышу, командир… – охнул Степкин. – Господи, только не вижу ничего… Повороты что?

– Элероны не работают.

– Значит, рулевой трос лопнул. Или передаточную крестовину заклинило. От рывков. Если это крестовина, можно бы снизу, через люк достать. Попробовать… Кабы не глаза… А если попробовать «штаб-офицерским»?

«Штаб-офицерским» назывался медленный поворот без крена на одном руле направления.

– Это ведь не «ньюпор». – Рутковский помотал головой. – Не вытянем. Скользнем на крыло, зароемся – и в штопор.

Степкин попробовал протереть глаза, но только закричал от боли.

– Нет, не могу!

«Илья Муромец», дрожа всем своим тяжелым телом, летел прочь от солнца. Ни свернуть, ни снизиться было невозможно.

– На сколько хватит топлива? – спросил Лучко.

– Мы заправились на одну восьмую. Если оставить один мотор, хватит минут на двадцать.

– Это роскошно, командир. Можно поговорить напоследок, подготовиться. Нашему брату такая удача редко выпадает. – Поручик вздохнул. – Жалко, выпить нечего. За упокой грешной души. Ничего, ребята за нас выпьют… – Он насупил брови, желая сказать что-нибудь значительное, соответствующее торжественности момента. Но ничего такого в голову не приходило. – А вот, говорят, французы изобрели штуку, «парашют» называется… Если самолет падает, летун преспокойно выпрыгивает, дергает за ремешок и спускается, как на зонтике… Брехня, наверно.

– Жора, – прохрипел Степкин, приподнимаясь и шаря руками по полу. – Отвори бомбовой люк.

Лучко нажал рычаг, и в полу открылось квадратное отверстие.

– Держи меня за ноги! Крепко!

Ослепший механик перевернулся на спину, всхлипывая от боли. Поручик сел на его ноги, руками вцепился в колени.

– Опускай меня!

С воплем Степкин свесился головой вниз, словно гимнаст на трапеции. Качнувшись взад-вперед, дотянулся рукой до брюха самолета и, кажется, ухватился за что-то. Держать его стало легче.