20  

— Позвони в районное управление, пусть приедут эксперт и следователь, скажи, что я распорядился. Отбой…

12. Инспектор-кинолог Юрий Одинцов

Замок на двери в виварий был сбит тяжелым железным прутом. Вот и моталась дверь сиротливо на скрипучих петлях — заходи кто хочешь.

Участковый, помахивая планшеткой-«лентяйкой», не спеша выговаривал худому седоватому человеку в белом халате:

— Ну что за дело: чуть чего — сразу звонить на Петровку! Мы тут без головы, что ли, — и сами найдем. Куда они от нас денутся!

Белый халат смотрел на него с недоверием, тяжело вздыхал, потом досадливо махнул рукой. Тихонову он сказал горько:

— Очень вас прошу — постарайтесь найти! Иначе пропадет труд многих людей за несколько месяцев…

Тихонов улыбнулся:

— Мы всегда стараемся.

А улыбается он, надо прямо сказать, просто замечательно — такую улыбку не наиграешь, в ней спокойная усмешка над самим собой, и обещание подсобить, когда совсем тесно станет, и участливое понимание чужой маленькой беды. Мне кажется, что Стаса должны сильно женщины любить — в нем есть какая-то интересная недосказанность, волнующая закрытость чувств, когда кажется, что все слова уже произнесены, все ясно, а он все-таки последнее слово оставил, не разменял в горячке встречи. Я ведь видел сзади, как через зеркало на него врачиха смотрела…

— Украденные кролики входят в три контрольные группы, на которых мы фиксируем воздействие препаратов… Пропали результаты наблюдений двух лабораторий.

— Экспериментальные препараты безвредны? — спросил Тихонов.

— Абсолютно! Они никак не связаны с инфекционистикой. Но разве дело в этом? Мы не сможем получить ответов…

Тихонов повернулся ко мне:

— Ну, что, Юрчик, попробуешь? Вся надежда у двух лабораторий на тебя с Юнгаром…

А Юнгар смотрит на меня из машины, в окошко весело скалится. Здесь, в виварии, для него, конечно, запашок сильный, след должен долго держать, если они на машине не уехали.

— А какие у вас соображения, Станислав Павлович? — спрашиваю я.

— Соображения? — задумчиво переспрашивает Тихонов, расхаживая между пустыми клетками. — Это, скорее всего, местные пьянчуги отличились…

— А может быть, мальчишки?… Очень даже может быть, — говорит настырным голосом Задирака.

— Мальчишки? Не-ет, это вполне взрослые воры.

— А почему не пацаны? — въедается дальше Задирака.

— Сколько пропало из вивария клеток? — поворачивается Тихонов к белому халату.

— Четыре.

— Стас, а почему ты уверен, что это не мальчишки? — спрашивает врачиха Маргарита Борисовна.

Тихонов пожимает плечами:

— Ну, во-первых, поднять клетку, в которую напихано пять-шесть кроликов, может только крепкий мужик. А во-вторых, если бы сюда забрались такие рьяные юннаты, они бы еще взяли вот этих морских свинок, белых мышей и уж обязательно ежей…

…Юнгар поднимает на меня глаза, и весь он уже в предстартовом напряжении. Черные ноздри его быстро-быстро шевелятся, вздыбился шерстью загривок, комья мускулов перекатываются на спине, хвост палкой.

— Ищи, Юнгар!

Собачка дернула лонжу и пошла по следу. Юнгар держит след красиво, он ведет его просто изящно — не зарывается носом в землю, не ерзает на маршруте, он бежит, слегка наклонив свою черную лобастую голову, и только подрагивающий нос, будто вырезанный из черной пористой резины, да острые уши дыбком скажут понимающему человеку, что собачка не выгуливается, а служит.

Мы перебежали через захламленный хозяйственный двор, и в самом углу Юнгар легким толчком перемахнул через забор. И я за ним. Выскочили в проулок, Юнгар полоснул носом асфальт, как миноискателем, и рванул в глубь дворов. И здесь стал набирать скорость.

А мне-то что? Я и быстрее могу поспевать, Юнгарушка. Тебе четыре года, а мне двадцать три, мы прожили с тобой треть своей жизни, мы с тобой ровесники, мы с тобой еще молодые и оба очень здоровые! Пошли, Юнгар, ищи, ищи, я за тобой поспею…

Юнгар влетает на детскую площадку, пересекает песочник, делает быстрый и плавный круг вокруг скамейки, на которой, видимо, ночью отдыхали воры, а сейчас сидят остолбеневшие бабушки и няньки и зачарованно глядящие на собачку малыши, и резко, рывком-рывком, режет наискось газон, сильным махом перелетает через кусты и снова — в переулок…

Наше дыхание сливается, прошел первый противный мандраж поиска, и мы оба уже окунулись в веселый крепкий азарт охоты. Незримая, никем другим не ощутимая нить острого запаха кроликов ведет Юнгара компасной стрелкой, она злит и волнует его нервы поискового пса, и эти полкилометра, что мы пробежали вполсилы, внушают ему уверенность в успехе, — больше всего городская розыскная собачка ненавидит запах резиновых автопокрышек и вонь сгоревшего бензина, потому что обычно на этом смрадном барьере кончается для нее настоящий след. А если след не оборвался рядом с местом происшествия, значит, он будет еще долго вести через дремучий лес чужих, ненужных сейчас запахов — резкий, как пила, смрад резиновой обуви, волнующий аромат собачьих «визиток», кошачий злой, противный дух, аромат случайно пролившейся из сумки мясной сукровицы, дурманящее, сбивающее с пути дыхание женских пудр, помад и одеколонов, больное, как толчок в нос, колыхание отравленного воздуха над большим пятном машинного масла, горькую пыльцу цветов и слабых осенних трав, одурь типографской краски от клочьев газеты и сорванных афиш…

  20  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×