Телеграмма с того света

— Вы знаете, что такое гамбит?

— Да, — растерялся он. — Шахматная комбинация. А что?

— По-итальянски «гамбит» значит «подножка»…

— Не понял… — покачал он головой, огромной мясной башкой затюканного житейскими проблемами мыслителя.

— Телеграмма, которая была прислана Коростылеву, — это гамбит. Возможно.

— Почему вы так думаете? — испугался и удивился одновременно Бутов.

— Давайте вспомним вместе кое-что…

— Давайте, — покорно согласился он.

— Ну-ка, вспоминайте, что вам сказал Коростылев на прошлой неделе, когда сообщил о своем решении не аттестовывать Настю Салтыкову… Только вспоминайте, пожалуйста, подробно. Все вспоминайте…

— Я постараюсь… Это был долгий, сумбурный разговор… Как я понял, решение Николая Иваныча было принципиальным… Он говорил, что никогда не сделал бы этого, если бы девочка собиралась стать парикмахером, продавцом или стюардессой, но она собиралась поступать в педагогический институт.

— В педагогический? — пришла пора удивиться мне.

— Да, так сказал Николай Иваныч… И я думаю, что это правда. Мол, Настя Салтыкова хвасталась перед одноклассницами, что ей приготовлено место в пединституте, что якобы мать уже обо всем договорилась… а самой Насте наплевать, где учиться, важно получить диплом…

— И что по этому поводу говорил вам Коростылев?

— Он считал, что если мы это допустим, то совершим геометрически множащийся аморальный поступок…

Я перебил Бутова:

— Коростылев вам наверняка сказал, что нельзя демонстрировать детям, как жульничеством, трусостью и корыстью, молчаливым согласием равнодушных можно расхватывать удобные места в жизни…

Оюшминальд кивнул:

— Да, Николай Иваныч повторял все время, что русский язык и написанная на нем литература — это мировоззрение народа и он не поставит Насте за это убогое знание, за искривленное уродливое мировоззрение оценку «удовлетворительно», ибо оно никого не может удовлетворить.

— И скорее всего он сильно сомневался в профессиональном будущем девочки? — спросил я, хорошо представляя себе весь разговор.

— Наверное, — горестно вздохнул Бутов. — Коростылев сказал, что родившиеся сегодня дети придут через несколько лет к молодой учительнице Салтыковой в класс, и она воспитает в них свою убогую торгашескую философию…

— И после этого вы позавчера на педсовете допустили Настю к экзаменам?

Оюшминальд тяжело, багрово покраснел, бессильно развел руками:

— Педсовет — коллегиальный орган. Решения принимают голосованием.

— Особенно если им энергично и целенаправленно руководит завуч.

Бутов мучительно сморщился и вяло стал возражать:

— Ну, напрасно вы так… Сгущаете вы. И против Екатерины Сергеевны у вас предвзятость… Тенденция, так сказать… Она человек сложный, но душевный… Да, душевное тепло есть у нее…

— Ага, — согласился я. — Правда, ее душевное тепло надо измерять в джоулях…

12

«Жигули» с разгона легко влетели на взгорок, и крутизна подъема задирала капот машины вверх, будто поднимался я в гудящей кабинке аттракциона «иммельман», и когда ощущение полета к небу превратилось в уверенность, что автомобильчик сейчас оторвется от пыльной дороги, подпрыгнет и я повисну в нем вниз головой над сиренево-дымчатым Рузаевом в белесом редком воздухе и увижу весь городок сразу — стеклянно-бетонный центр, фабричную окраину с тусклым стелющимся дымом над трубой и зеленое кладбище с другого конца, — в этот момент в лобовом стекле возник деревянный маленький дом Кольяныча, гребень дороги переломился, выровнялась машина, земля стала на место, взлет не состоялся, и я резко тормознул у забора, густо заросшего бирючиной и ракитником.

А в доме царило оживление. Галя в шерстяном костюме брусничного цвета расхаживала по столовой, двигалась плавно, неспешно переставляя свои длинные, стройные ноги, обтянутые красивой мягкой юбкой, а дойдя до буфета, быстро и грациозно поворачивалась — точно как манекенщицы на показе новых мод. Она себе нравилась, на лице ее дремала спокойная гармония чувств — она любила сейчас людей и знала, что люди любят ее.

Лара слабо и невыразительно улыбалась, сидя в углу дивана. У нее был вид человека, которого покинули силы, бесследно истекли, и она подпирала рукой голову так осторожно, будто боялась, что эта уставшая, никому не нужная голова, если забыть о ней совсем, может упасть на пол и разбиться, а Владилен, наоборот, был исполнен здоровья и всесокрушающей жизненной энергии. Может быть, он переливал в себя вялые жизненные силы Ларки, хотя я понимал, что такой слабой подпитки для столь могучего генератора оптимизма и гедонизма, конечно, недостаточно. Я подумал впервые, что у Владика наверняка есть одна — больше он не может себе позволить из-за занятости — любовница, этакая здоровенная развеселая девушка, неслыханная вакханка, молодая жизнерадостная хамка.