Кекс в большом городе

Вот почему из разных уголков страны до сих пор в крохотное местечко течет нескончаемый поток людей, огромную часть которых составляют родственники недавно умерших. Конечно, они понимают, что их родители, мужья, жены, дети не восстанут из гроба. А вдруг? В сердце каждого человека, искренне верящего в бога, живет надежда на чудо. И потом, если помолиться за усопшего в обители, то новопреставленную душу ангелы мигом перенесут в рай, вот в подобном исходе событий никто ни на минуту не сомневался.

– Странно, что бабушка тебе ничего не говорила, – завершила рассказ Маша.

– Она внезапно умерла, – быстро ответила я, – может, и хотела, да не успела.

– Слушай, – внезапно спросила Маша, – ты храпишь?

– Вроде нет, пока никто из домашних на шум из моей спальни не жаловался, а почему ты спрашиваешь?

– Да нас сейчас расселять станут, – пояснила Маша, – в общежитии, там такие крохотные келейки, на двоих. А мне последнее время не везет, вечно я то упаду по дороге, то на электричку опоздаю, вот и являюсь последней, когда уже все пристроены, и третий раз вместе с одной теткой оказываюсь, Анной Ивановной. Хорошая женщина, но как храпит! Глаз не сомкнуть. Понятно, конечно, что это испытание, только сколько ж можно? Ты не против со мной в одной комнате побыть?

– Нет, даже приятней со знакомой.

– Вот и хорошо, я скажу сестре Устинье, что мы вместе, – обрадовалась Маша и поспешила вперед.

– Это кто? – спросила я.

– Сестра Устинья? Она занимается хозяйством, в том числе и послушницами.

– А Епифания?

– Настоятельница? Ну та же не станет людей по комнатам разводить!

– Я ее увижу?

– Вполне вероятно, если внутрь на послушание попадешь, а коли к скотине приставят…

– Куда?

– К коровам или свиньям, при обители хозяйство большое: скотный двор, огороды, пекарня, мастерские всякие, золотошвейки шьют, художницы иконы пишут, – пояснила Маша.

– Но я хотела лишь бабушкину волю исполнить! Оставаться здесь навсегда в моих планах нет.

– За одну службу усопшую не отмолить, минимум неделю стараться надо, – деловито сообщила Маша.

– Тогда при чем тут работа?

Девушка поправила платок.

– Если ты прибыла свечку поставить, то никто ничего не скажет, а уж коли задержаться задумала, так лениться нельзя. Сестры ни за еду, ни за кровать денег не берут, лишь послушанием отплатить можно. Что сестра Устинья велит, то и делать надо, потому как любой труд радостен. Самой же стыдно дармоедкой быть, сестры все не покладая рук трудятся, даже Меланья, а ей зимой девяносто пять стукнуло! Ноги не ходят, глаза не видят, а не бездельница.

– Чем же может заниматься старуха в подобном состоянии?

– Раньше она лучшей кружевницей была, – вздохнула Маша, – такие вещи делала, загляденье! Сейчас варежки вяжет, на ощупь.

Устинья оказалась высокой женщиной с недобрым взглядом. Маша о чем-то пошепталась с монашкой, и та отвела нас в комнатенку, по сравнению с которой тюремная камера могла показаться дворцом.

Крохотное длинное помещение находилось в подвале, окон в нем не имелось, из мебели было лишь два узких жестких лежака без постельного белья, пара крюков, вбитых в стену, заменяла шкаф для одежды, в углу висела темная икона, ни тумбочек, ни стола, ни уютных кресел не было и в помине.

Маша привычно перекрестилась на образ, я быстро повторила ее действия. Устинья кашлянула:

– Ты, Мария, иди к Феофании.

– Благословите, сестра!

– Ступай, помолясь.

Маша исчезла, я испугалась.

Устинья окинула меня цепким взором.

– Из города?

– Да, – опустив глаза долу, прошептала я, – из Москвы, за бабушку помолиться.

– Поди, скотины боишься, – усмехнулась Устинья, – корову не подоишь!

– Да, но, если велите, научусь.

Глаза Устиньи подобрели.

– Подберу тебе занятие по вкусу, зачем же зря время терять. Ты что умеешь?

– Э… э… ничего.

– Неладно! Работаешь или так живешь?

– Служу.

– Кем? – продолжала допрос монахиня.

Я моргнула, сообщать правду о написанных детективных романах невозможно, говорить о том, что являюсь журналисткой, тоже не самый лучший вариант, остается одно.

– Преподаю иностранный язык детям.

На лице Устиньи возник откровенный интерес.

– И какой басурманский знаешь?

– Немецкий.

– Готический шрифт разбираешь?

– Да, вполне нормально читаю, ничего хитрого в готике нет.

– Однако ж не все буквицы распознают, – склонила набок голову Устинья.