31  

Ну, ведь этих чудесниц придумал не я, а ваш Создатель! Я часто спал со своими фотками. Бывало, я сожалел, что нет со мной больше моего друга Жан-Франсуа Жонвеля, умершего в 2002-м. Уж он бы воздал им должное… С ним мы болтали о девичьей чистоте и тайне неоперившихся дикарок. Он многому меня научил: следуя его советам, я велел девушкам кусать себе губы, дотрагиваться до затылка, поднимать руку, чтобы округлилась грудь и напрягся живот, запрещал им улыбаться, потому что только серьезность сексуальна, и закрывать рот, чтобы губы не уменьшались в объеме… Я фотографировал их со спины, с покорно обращенным вниз лицом, либо снизу, чтобы удлинилась шея, приказывал развернуть назад плечи, чтобы пружинило тело, а главное — не забывать про «eye contact». Либо, если они не смотрели в объектив, просил потупить глаза и принять вид виноватой школьницы, которую застукали, когда она стащила в булочной пакетик драже. Я щелкал их с влажными волосами, спящих, или в ванной комнате, застигнув врасплох в их выгнутой интимности, в ту секунду, когда они ставили ножку на бортик. Получалось еще лучше, если они опускались на колени, разглядывая свои груди. Фоном всегда служили вентилятор и музыка: оба компонента способствуют шевелению волос. Потом я отправлял курьера с фотографиями моим друзьям из новой номенклатуры, чтобы они выбрали себе товар по вкусу. Обильный урожай шлюшек сдабривал правительственные трапезы на Rublevka, на территории бывшего совхоза «Горки-2» (фирменная ферма, ставшая русским Саутгемптоном). Я чувствовал, что полезен обществу, и заодно сводил концы с концами. Если я вам в следующий раз принесу свой каталог, вас не отлучат от церкви? О! Спокойно, gospodin! Я шучу, вы что!

5

Так я стал диспетчером по херувимам. Стоило мне встретить новенькую телочку в «Zima», «Leto» или «Osen» (в Москве клубы называют по временам года, кроме «Весны» — это ресторан фьюжн), а также в «Титанике», «Кабаре», «Jet-Set», «Семерке», «Шамбале», «Zeppelin», «Circus», «First» или «На Крыше», — как я принимался проверять ее по строго установленной шкале: перпендикулярны ли груди вертикальной оси, и если да, то отрицает ли попка закон всемирного тяготения Ньютона (Исаака, не Хельмута), и если да — похожи ли икры на узкие французские батоны, и если да, то можно ли сравнить по длине ее пальцы с карандашами, и если да, то кажется ли, что талия затянута в корсет (хотя не затянута), и если да, приоткрыт ли у нее рот, вдыхающий разреженный кислород заведения и будущее моих мыслей? А если да, то как ей удается спрятать крылья за спиной? На каждое новое лицо я накладывал свою решетку для чтения шифра, я не знакомился с женщинами, а сканировал их. Я смотрел на них только снизу вверх, взглядом профессионала, потом сверху вниз, не улыбаясь им и не давая себе труда поздороваться. Я должен был провести целый ряд тестов, чтобы заполнить на каждую соискательницу нечто вроде контрольной карты пилота, который, насупив брови, проверяет свою машину, отмечает что-то в блокноте, прекрасно сознавая, что именно в тот день, когда он не найдет ни единой неполадки, самолет разобьется, ибо нет совершенства в подлунном мире.

6

В тот день легкая дымка окутывала здания, словно облачко влажного пара, повисшего в воздухе, или тонкая марлевая пелена, застившая свет. Здешний запах ни с чем нельзя сравнить: это смесь гнилой рыбы, блядского парфюма, пролитой водки, нефти, водорослей и лука. Сей аромат не менее причудлив, чем годовой отчет Газпрома. В «Caviar Bar» гостиницы «Европейская» я намазывал маленькие черные икринки на горячие блины, периодически набирая Париж, чтобы организовать модельный конкурс «Aristo Style of the Moment». Приближалось лето. За соседним столиком Жан-Поль Готье изумленно восклицал: «Какое фантастическое место…» Все приезжающие в Петербург беспрестанно повторяют слово «фантастика». Я в фантастику не верю, я верю только в фантазии психопатов. Кутюрье с вытравленными перекисью волосами был членом моего жюри, равно как и Жан-Люк Брюнель,[62] Этьен Фолли, Тим Джеффрис,[63] Омар Арфуш[64] и Сергей Орлов по прозвищу Идиот. До ужина я бродил в одиночестве по царскому Летнему саду, между статуями и липами, по аллее, где Петр Великий устраивал празднества с фейерверками и ночными пиршествами. Потом я часто мысленно возвращался туда… Этот парк — мой утраченный Эдем. Каждый раз, когда я думаю о нем, мне хочется замолчать, чтобы вполне насладиться возникшей картинкой — как мы с Леной гуляем вместе… Сюда приходил почитать Пушкин, прямо в халате усаживаясь на свою любимую скамейку. Здесь же, на следующий день после нашей встречи, Лена заверила меня, что я еще круче Иммануила Канта (вы, русские, начинаете читать раньше, чем мы, потому что у вас, как правило, не хватает средств на игровую приставку). Все вокруг голубело, мы шли, взявшись за руки под знойным небом, и я сказал ей: «You are my Utopia».[65] Я и представить себе не мог, до какой степени это слово опошлено в ваших палестинах; у нас оно все еще пользуется неплохой репутацией. Лена объяснила мне, что обзываться в России утопией — это оскорбление. Я поцеловал ее, чтобы она заткнулась. Когда я спросил: «Ты меня любишь?», она ответила: «Да, очень». Тут бы я с радостью выдал ей реплику Жана Маре, обращенную к Катрин Денев в «Ослиной шкуре» Жака Деми: «Очень — это мало», но, поскольку мы общались на английском, у меня вышло следующее: «Do you love me?» — «Yes, I like you». — «Like is not love». В общем, было бы куда лучше, если бы она просто прошелестела мне: «Ya lublu tebia». Мы купили по кока-коле в забегаловке парка. И тут я закинул удочку:

  31  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×