Херувим (Том 1)

— Интересно, где этот продюсер взял ваш домашний телефон? Может, вы его Анжеле давали?

— Разумеется, нет.

— Мамонов не мог?

— Ни в коем случае, ты же знаешь, это один из железных законов нашей клиники: свой домашний номер врач может дать пациенту сам, если захочет. Но больше никто.

— Кошмар, — Вика покачала головой и выпустила несколько аккуратных колечек дыма, — вы Мамонову сказали?

— Нет еще. Думаю, он меня поймет.

— Она очень талантливая, — осторожно заметила Вика, — вокруг нее много всяких психов. Может, она вообще ни при чем?

— Может и ни при чем. Не знаю.

В дверь постучали. Юля загасила сигарету и вернулась в кабинет. Анжела вошла вместе с маленьким, круглым и совершенно лысым мужчиной.

— Вот, я его привела! Это Гена, мой продюсер. Он вам не звонил.

— Абсолютная правда, — энергично закивал толстяк, — в четыре часа утра я спал как убитый. Никогда, никому я не стал бы звонить в такое время. Я что, сумасшедший? А главное, откуда я мог узнать ваш номер, если до этой минуты понятия не имел, как вас зовут?

У Гены был необыкновенно высокий фальцет, говорил он торопливо, взахлеб, с частым придыханием. С такими голосовыми данными практически невозможно сымитировать бархатный начальственный бас. Юлия Николаевна убедилась, что ночью беседовала с другим человеком.

— Кто же, в таком случае, мне звонил? — спросила она, переводя взгляд с продюсера на Анжелу.

— Мы это выясним, — решительно заявила певица, — клянусь, такое больше не повторится. Вы только не отказывайтесь от меня, пожалуйста.

В этот момент дверь открылась и в кабинет по-хозяйски вошел Мамонов. Он успел услышать последнюю фразу и спросил елейным голосом:

— Что, Юлия Николаевна, у нас опять проблемы?

— Добрый день, Петр Аркадьевич, — широко улыбнулась Юля, — да, у нас возникли некоторые проблемы.

Она рассказала о ночном звонке, а продюсер Гена еще раз сообщил, что кто-то другой назвался его именем.

Мамонов выслушал, хмурясь и озабоченно кивая, откашлялся и произнес:

— Да, неприятно. Однако это вовсе не повод, чтобы отказать человеку в лечении.

— Такое больше не повторится, — мрачно отчеканила Анжела, — вас, Юлия Николаевна, никто не побеспокоит. Если вы мне сейчас откажете, я не буду жить. Я не знаю, как жить с такой рожей.

За десять лет работы в пластической хирургии Юлия Николаевна научилась различать, когда угроза покончить с собой из-за дефектов внешности всего лишь угроза, а когда человек действительно готов умереть. В случае с певицей Анжелой речь шла не об увеличении груди или изменении формы носа, а о реальном уродстве, с которым в двадцать два года действительно невозможно смириться.

Все смотрели на доктора Тихорецкую. Она молчала. Конечно, можно просто забыть о безобразном ночном звонке и сегодня же начать готовить девочку к первой операции. Это будет правильно, и в общем Юля уже готова была сказать свое «да». Но что-то мешало.

— Я не единственный хирург-косметолог, — произнесла она, чувствуя, что тянет время, и с трудом понимая, зачем это делает, — не единственный и далеко не самый лучший.

— Не кокетничайте, — поморщился Мамонов, — решайте — да или нет.

— Да, — сердито рявкнула Юля.

Глава шестая

Полковник ФСБ Михаил Евгеньевич Райский появился в квартире Герасимовых ровно через час после того, как Владимир Марленович позвонил ему. По телефону он ничего объяснять не стал, просто сказал: «Миша, у меня беда, нужна твоя помощь».

Они не виделись года полтора, и полковник заметил, как сильно изменился его бывший начальник. Еще недавно он выглядел крепким спортивным стариком, играл в теннис, бегал по утрам, любил попариться в баньке. Теперь стал рыхлым, вялым, кожа приобрела нехороший землистый оттенок, под глазами набухли темные мешки и глаза глядели так уныло, что хотелось отвести взгляд.

— Здравствуй, Миша, — генерал слабо обнял его и повел в гостиную, где молодая застенчивая домработница Оксана накрывала кофейный столик.

— А где Наталья Марковна? — спросил Райский, усаживаясь в глубокое кресло и закручивая кренделем свои длинные тощие ноги.

— В спальне. Приболела, — отрывисто ответил генерал.

— Что такое? Опять астма?

— Да, был очень острый приступ. Но сейчас, слава Богу, заснула.

— А вы сами как себя чувствуете?