– Ступай к метро, – велела она, – к «Новокузнецкой», садись на скамеечку у первого вагона в сторону Центра, подойдут к тебе.
– Кто? – улыбнулась я. – Андрей или Костя?
Виктория Евгеньевна вновь попыталась прикинуться бабулькой в маразме.
– Ничего не знаю, старая я очень. Вот внуку позвонила, с ним и говори, с Андрюшей. Чего уж он тут делает, ума не приложу! Сплю много, слабая от возраста стала, плохая совсем, ничего не вижу, ничего не слышу.
Я молча встала и вышла на лестницу, Виктория Евгеньевна смотрела мне вслед.
– Вы бы осторожней себя вели, – посоветовала я, – не открывали бы дверь без вопросов. Мало ли кто придет!
Виктория Евгеньевна хмыкнула:
– Бояться мне нечего, чего у меня отнять можно? Денег нет, золота тоже, одна пенсия копеечная. Ступай к метро.
– Так вас убить могут!
Виктория Евгеньевна потянула на себя дверь и буркнула:
– Кому я нужна, убогая старуха?
Лязгнул замок, я пошла вниз. Слава богу, Виктория Евгеньевна восприняла мои слова всерьез и связалась с карточных дел мастерами.
На скамеечке в метро сидели две девушки, обвешанные пакетами. На их лицах застыло устало-радостное выражение, очевидно, позади был день удачного шопинга. Увидев электричку, девицы вскочили в голубой вагон и унеслись в темноту.
Я уселась на лавочку и прислонилась к стене. От долгой ходьбы ломило спину и ныли ноги. Наверное, следовало надеть не туфли, а кроссовки. Конечно, это не элегантно, зато чрезвычайно удобно. Приехал новый поезд, из него вывалилась гомонящая толпа и потекла к выходу. Около меня шлепнулась пожилая толстуха и, вытирая лицо мятым, не слишком чистым платком, завела:
– Ну ваша Москва чисто вертеп сатанинский!
Люди орут, все бегом, скачком, никто толком ничего не объяснит. А цены? Ну ваще!
Она явно нацелилась на то, что я поддержу разговор, но мне совершенно не хотелось с ней болтать.
– Во народ, – продолжала громко возмущаться бабища, – отвернутся, будто и не слышат! Ну не заразы ли? Да как вы тут живете, если друг друга не замечаете?
В ее голосе появились визгливые, истеричные нотки, но тут, слава богу, подкатил новый поезд, и центнер жира отправился в вагон, волоча за собой две необъятные бело-красные торбы.
На скамеечке моментально устроилась мамаша с ребенком лет пяти.
– Жарко, – ныл то ли мальчик, то ли девочка.
Дитя было одето не по погоде в теплую стеганую курточку, вязаную шапочку и сапоги.
– Жарко, – стонало чадо.
– Пар костей не ломит, – устало отозвалась мамаша.
– Шапку сними!
– У тебя насморк.
– Мороженое купи!
– Нельзя, вспомни про гланды.
– У-у-у, куртку расстегни!
– Тут сквозняк.
Я с жалостью посмотрела на хныкающую крошку. Кажется, это девочка, красная, мокрая, совершенно несчастная. Ей-богу, у некоторых родителей абсолютно нет ума. Кутают отпрысков, а потом удивляются, что вечно потные дети болеют!
Сама-то заботливая мамочка сидит в тоненькой куртке из плащовки и легоньких ботиночках, как бы ей понравилось сейчас в шубе и сапогах на меху?
– Пить дай! – зудела девочка.
Мать вытащила из сумки бутылку газированной воды и, сделав несколько больших глотков, сунула ее назад.
– А мне? – взвизгнула малышка. – А-а-а!
– Тебе этого нельзя!
– Почему-у-у?
– Вредно.
Краем глаза я заметила, что с другой стороны скамейки сел парень в светло-голубых джинсах, и насторожилась: может, это и есть Андрей?
Но поговорить с ним пока не удастся. Девочка стала орать благим матом:
– Пи-и-ить!
– Дома дам соку, он полезный, от газировки у тебя аллергия начинается!
– Сейчас хочу, а-а-а…
Юноша сидел молча, не глядя по сторонам.
Я разнервничалась, как назло поезд отчего-то задерживался, на перроне столпилось несметное количество народа. Люди плотно обступили скамейку и молча ждали состава. Девочка продолжала капризничать:
– Дай воды, дай, да-а-ай! Сама пила…
– О господи, – вздохнула стоявшая около меня дама с маленькой сумочкой, – и так голова болит, нельзя ли попросить вашего ребенка замолчать?
– Она маленькая, – бросилась в атаку мамаша.
– Но вы в общественном месте!
– У тебя, наверное, детей нет!
– Мои сыновья никогда так себя не вели.
– Заткнись!
– А-а-а, пи-и-ить!
Мамаша отвесила ребенку оплеуху.
– У-у-у! – зашлась девочка.
– Безобразие, – зашипела старуха с авоськой, – родительских прав тебя лишить надо.
– Пошла вон, карга! – заорала мать, тряся девочку.