Скелет из пробирки

Получив ключи, актриса вновь приезжает на Реутовскую улицу и начинает открывать дверь.

– Кем вы Вике приходитесь? – проявляет любопытство дама из соседней квартиры.

И Анна Петровна совершенно спокойно заявляет:

– Я ее лучшая подруга. Вот дурочка-то! Купила у метро грибы…

Затем она начинает искать письмо. Она проводит в квартире часть утра, пытаясь найти конверт, но ничего подобного нет.

Жилплощадь у Вики большая – три комнаты. И как назло, они набиты бумагами. Анне Петровне пришлось пересмотреть кучу папок. В конце концов она, отчаявшись, звонит Марии Григорьевне.

– Тут всего полно, но письма от Любы Боярской нет.

– Должно быть! – восклицает Мария Григорьевна. – Ищи лучше.

– Я везде смотрела, тут очень много бумаг!

– Писем?

– И письма тоже есть.

– Вот что, – приказывает Мария Григорьевна, – отрой там какую-нибудь торбу, сунь в нее всю найденную корреспонденцию и неси мне, сама разберусь.

Анна Петровна оглядывается, видит сумку, сваливает в нее корреспонденцию, выходит из квартиры и налетает на Вилку.

Все уставились на меня.

– Она и впрямь хорошая актриса, – пробормотала я, – совершенно не растерялась, придумала историю про санитарку. Меня, и то лишь потом уже, насторожила одна деталь.

– Какая? – спросил Куприн.

– У нее был красивый маникюр, но не могут такие руки быть у женщины, занятой тяжелым физическим трудом.

– Да уж, – покачал головой Куприн, – правда, Мария Григорьевна не насторожилась, когда Анна Петровна рассказала ей про коллегу Вики. А вот Ладожского ты напугала по полной программе. Пришла, сунула под нос фото, где Лиззи запечатлена вместе с полковником Виттенхофом, стала «радовать» его известием о нашедшемся архиве Горгольца.

– Я думала, он один из несчастных, чудом уцелевших в Горнгольце людей, – отбивалась я, – кстати, зачем он отправился в Комитет помощи жертвам фашизма? Сидел бы тихо, не высовывался!

Олег пожал плечами.

– Ладожский очень, очень жадный человек. Ему хотелось получить компенсацию. И потом, он справедливо полагал, что после окончания Отечественной войны прошли десятилетия, свидетелей тех времен не осталось, а денежки – вот они, надо лишь затребовать компенсацию. Кстати, Мария Григорьевна, сентиментальная, как все убийцы, именно из этих соображений и повесила несколько лет назад у себя дома фото, где она вместе с Виттенхофом. Все свидетели давным-давно умерли, считала она. Виттенхоф был ей вместо отца, она его не забыла.

– Но ведь она спокойно допустила, чтобы полковника и Бригитту умертвили! – воскликнула Томочка.

– Да, – кивнул Куприн, – но спустя много лет убедила себя, что Фридрих Виттенхоф пал смертью храбрых на алтаре науки. Я не психолог, всего лишь, так сказать, практикующий мент, но хорошо знаю, что убийцы, которых не настигло правосудие, чаще всего внушают себе, что никакого преступления не совершали. Ну не убивали они никого, и все тут! Вот и Мария Григорьевна спустя десятилетия благополучно убедила себя в том, что воспитавший ее Виттенхоф погиб от руки советских солдат. Она повесила фото и иногда предавалась воспоминаниям, глядя на него.

Олег помолчал секунду и продолжил:

– Теперь понимаете, что испытал Ладожский, увидав дурочку Вилку? Сначала он решил тут же убить ее, вытащил веревку…

– Так вот почему Герман Наумович все время открывал ящики и вертел в руках то бечевку, то штопор, – испугалась я.

– Ага, – кивнул Куприн, – примерялся, как лучше отправить тебя к праотцам, но потом, когда понял, что явившаяся к нему глупышка в течение недели никуда не собирается идти, решил действовать по привычному сценарию. Он потребовал у Вилки паспорт и запомнил адрес, потом, чтобы у нее создалось впечатление – Герман Наумович бывший заключенный, который хочет наказать негодяев, – начинает негодовать, рассказывает про эсэсовские татуировки под мышкой… В общем, усиленно изображает человека, желающего отыскать негодяев. Более того, когда Виола собирается уйти, он ловко крадет у нее из сумочки снимок Лиззи с Виттенхофом. Дальше преступники действуют очень оперативно. Главную опасность для них представляет архив Горнгольца. Поэтому Герман Наумович несется в бумагохранилище, прикидывается обычным посетителем и заказывает себе папку с полки семьдесят восемь "а".

– Почему именно ее? – полюбопытствовал Сеня. – Что в ней?

– Ничего, – пояснил Куприн, – какие-то документы. Просто Вилка опрометчиво заявила, что архив Горнгольца лежит на стеллаже семьдесят восемь "а", вот Ладожский и выбирает, что поближе. Содержимое папки его совершенно не интересует. Некоторое время он делает вид, будто изучает бумаги, потом аккуратно насыпает внутрь одного из конвертов порошок, сдает документы и спокойно уходит. Примерно через час папочка начинает тлеть и разгорается пожар.