Скелет из пробирки

Кирилл начал навещать девушку и вскоре узнал ее историю. Звали узницу Анна-Мария, ей было всего шестнадцать лет, которые она провела в глухой польской деревушке. Но примерно месяц назад ее схватили и отправили в Горнгольц. Сначала она работала уборщицей и чуть не сошла с ума, убирая ампутированные конечности и слушая дикие, нечеловеческие вопли, которые издавали обрубки, лишенные рук и ног. Но потом она поняла, что имеет очень авторитетного ангела-хранителя, потому что ее, Анну-Марию, не привязывают к операционному столу. Счастье длилось тридцать дней. Но потом девушке сделали операцию, и вновь ей повезло. Ногу просто разрезали, а не отняли полностью.

Ночью начался переполох. По отделению забегали врачи со шприцами. Анна-Мария не знала, что за лекарство в них было, но ничего хорошего от фашистов она не ждала.

А на границе города Горнгольц уже вовсю грохотали советские пушки, близилось освобождение. Ужасно умирать, зная, что спасение рядом. Анна-Мария, превозмогая боль, слезла с кровати и спряталась в бачке. В общей суматохе ее не заметили.

Кирилл не знал польского. После пережитого ужаса Анна-Мария заикалась, к тому же она позабыла почти все слова на родном языке. Как юноше и девушке удалось договориться – непонятно, но они полюбили друг друга. Кирилл женился на спасенной польке, она отбросила имя Анна, став просто Марией, уехала в СССР. Первое время, пока Маша осваивала русский язык, в ее речи был акцент, потом пропал и он. Из Анны-Марии получилась Мария Григорьевна Боярская – талантливый токсиколог.

Началась другая, счастливая жизнь. Кирилл защитил диссертацию, сначала кандидатскую, потом докторскую. Мария помогала ему в исследованиях. Супруги занимались изучением ядов, имели много патентов на мази и капли. В семье подрастали две девочки-погодки: Аня и Любаша, и долгое время все шло хорошо.

Анечка вышла замуж, родила дочку Алиночку. Люба никак не могла устроить личную жизнь. Вообще, несмотря на то, что их разделял всего год, дочки у Марии Григорьевны получились разными. Аня – серьезная, вдумчивая, училась на одни пятерки, легко поступила в медицинский институт, потом пошла в аспирантуру. Девушка самостоятельно выучила немецкий, он как-то словно влетел ей в голову. Любочка же оказалась легкомысленной троечницей и наотрез отказалась идти в медицину. Люба пошла в иняз. Языки давались ей так же легко, как и старшей сестре, в особенности немецкий.

– Мне кажется, – сказала она как-то матери, – что я владею немецким с детства, похоже, я его просто вспоминаю.

Мария Григорьевна перекрестилась рукой, на внутренней стороне которой виднелся номер, и сурово сказала:

– Слава богу, ни одного немца в нашем роду не было.

– Ну откуда ты знаешь, – усмехнулась Любочка.

– Мои родители поляки, – напомнила Мария Григорьевна.

– Польша и Германия рядом, – настаивала Люба, – может, и имелась у нас в роду немецкая кровь.

– Ты знаешь, где мы познакомились с папой, и понимаешь, что я не испытываю никакой радости, слыша от тебя подобные умозаключения, – отрезала Мария Григорьевна.

– Ой! – испугалась Люба. – Прости…

Мария Григорьевна только качала головой. В этом была вся Любаша: сначала ляпнет, потом соображает. Анечка другая – разумная, молчаливая, послушная.

Потом скончался Кирилл Боярский. Его смерть словно открыла неисчислимую череду несчастий. Через некоторое время в семью пришла новая трагедия.

Анечка с мужем, молодым, подающим большие надежды токсикологом, поехала на субботу и воскресенье на дачу. Маленькую Алину, болевшую ветрянкой, оставили дома. Мария Григорьевна очень любила своего зятя. Анечка и тут проявила разумность: выбрала в спутники жизни аспиранта своего отца, давно принятого в доме на правах родственника.

Жарко натопив печку, молодая пара выпила бутылку вина, заснула и.., не проснулась. Нашли их во вторник, когда страшно взволнованная столь долгим отсутствием детей Мария Григорьевна попросила соседа съездить на дачу и проверить, не случилось ли чего. Анечка и ее муж отравились дымом. Очевидно, они, практически никогда не имевшие дела с печкой, слишком рано закрыли вьюшку. Вполне вероятно, что кто-нибудь из супругов мог бы проснуться и поднять тревогу, но дело усугубила бутылка вина. Выпив «Арбатское», и Анечка, и Алексей спали без задних ног.

На похоронах почти помешавшаяся Мария Григорьевна твердила:

– Алиночка! Посадите ее около меня, не отпускайте Любаша, держи девочку.