Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет

– Матвей Леонидович, простите, но я не священник.

– Был бы нужен мне поп, я бы позвал попа. Нет. Я просто хочу, чтобы вы поняли меня. Пока стихла эта невыносимая икота и я могу говорить, извольте слушать.

– Хорошо. Я готов. Но извольте и вы меня выслушать.

Белкин схватил его за руку.

– Не надо. Я знаю все, что вы скажете. Препарат может убить. Червь – не панацея. Он выбирает сам, кому жить, кому умереть. Однако мне терять нечего, я обязан использовать этот последний шанс. Уходить сейчас я не имею права. Эффект домино. Падает одна костяшка, и за ней остальные. Их не так много, этих костяшек. Всего несколько людей. Но в их числе – ваша дочь, ваш сын, внук, вы сами, Федор. О своей семье я не говорю…

Опять началась икота. Пульс участился. Михаил Владимирович хотел позвать Федора. Нужно было срочно впрыснуть камфару, поставить капельницу. Но Белкин не отпускал его руку.

– История с есаулом могла стоить вам и Тане головы. Я сделал так, что никто не поверил Кудиярову, я ускорил его арест, прикрыл вас. Я дал возможность уехать в Германию Лидии Петровне Миллер с внучкой. Останься они, рано или поздно стало бы известно, что препарат у вас есть, что вы его использовали. На вас стали бы давить страшно, непереносимо, не слушая никаких разумных доводов. Ваша дочь уже дважды попадала в списки заложников. Без меня пропадете. Я знаю, на какие жать рычаги, как выстраивать защиту. Я вам нужен. Жизненно необходим.

– Матвей Леонидович, невозможно ручаться за результат вливания, это чудовищный риск, я врач, а не убийца.

– Когда вы делали те три вливания, вы разве чувствовали себя убийцей?

– Я не думал, не чувствовал, только молился.

– Вот и сейчас помолитесь, не за меня. За себя и за своих детей. – Икота больше не дала ему говорить, он стал дергаться, лицо побагровело, выступил пот.

На ватных ногах Михаил Владимирович дошел до двери, позвал Федора.

– Кипяти шприц.

– Уже, – сказал Федор, – вам осталось только приготовить раствор.

Зина подняла заплаканное лицо, посмотрела на профессора.

– Спасите моего папу, прошу вас. Я верю, вы сможете. Федя, ваш ученик, когда-то спас меня и моего ребенка, мы были обречены, как сейчас папа, но он спас.

– Я принял у нее роды в декабре шестнадцатого, – шепотом пояснил Федор и добавил громче: – Зина, это невозможно сравнивать. С медицинской точки зрения ни тебе, ни твоей Танечке ничего не угрожало. И все, довольно об этом. Не мешай нам, пожалуйста.

Он закрыл дверь в ванную комнату у нее перед носом. На столике, на белоснежной салфетке, лежало все необходимое. Шприц кипятился в стерилизаторе на маленькой спиртовке.

– То, что мы собираемся делать, ужасно, – пробормотал Михаил Владимирович, достал склянку из саквояжа и чуть не выронил ее.

– Что же ужасного? Мы пытаемся спасти человека, – неуверенно возразил Федор.

Михаил Владимирович ничего не ответил. Он готовил раствор, пробовал про себя молиться, но не мог.

– Почему вы совсем не верите в успех?

Профессор молча помотал головой.

– Никого еще препарат не убил, – сказал Федор, – не было ни одного смертельного исхода.

– Володя, – прошептал профессор чуть слышно, – ты ввел ему препарат, но он все равно умер.

Федор болезненно сморщился, помолчал немного и вдруг заговорил изменившимся голосом, быстро, сипло:

– Нет. Я не успел. Он умолял меня, но я боялся, не верил, так же, как вы сейчас. Когда наконец решился, было поздно. Я вернулся с готовым раствором, а Володя уже не дышал. Я пытался запустить сердце, делал искусственное дыхание. Потом, когда окончательно понял, что опоздал, я ввел препарат самому себе. Не три случая благополучного исхода. Четыре. И ни одной смерти. Крысы, разумеется, не в счет.

Федор рефлекторно зажал себе рот ладонью, словно хотел упрятать назад те несколько фраз, которые только что вырвались. Он боялся взглянуть на профессора.

– Знаешь, я догадывался, – Михаил Владимирович тяжело вздохнул. – Ты тогда слег в лихорадке. Я помню симптомы. Все в точности, как у Оси. Волосы, кожа. Ладно, мы обсудим это после.

Они вернулись в спальню. Прошло не больше четверти часа. Белкину опять стало лучше. Зина сидела с ним. Он был в сознании.

«Цисты не дойдут до мозга, – подумал Михаил Владимирович, – при такой высокой концентрации аммиака они погибнут в кровотоке».

Он отлично понимал: объяснение это никуда не годится. Аммиак совершенно ни при чем. Цисты нечувствительны к продуктам распада. Это одна из привычных сред их обитания.