Коронация, или Последний из романов

– …завтра… за базлан макитру пробурю… когда свистну, тогда и кукарекнешь…

Эраст Петрович свернул в узкий лаз и двигаться перестал, замер. Я высунулся из-за его плеча, и увидел диковинную, зловещую картину.

Посреди открытого и довольно обширного пространства, со всех сторон окруженного рядами темных бочек, стоял дощатый стол. Вокруг стояло несколько железных треног, в которые были воткнуты факелы. Огонь мигал и потрескивал, к сводчатому потолку тянулись струйки черного дыма.

За столом сидели шестеро: один во главе, пятеро по остальным трем сторонам. Вожака я мог разглядеть лучше, чем прочих, потому что он был повернут лицом как раз в нашу сторону. Я увидел грубое и сильное лицо с выступающим лбом, резкими складками вдоль рта, расширяющейся нижней челюстью, но мое внимание привлекло даже не лицо, а правая рука главаря, лежавшая на столе. Вместо кисти она заканчивалась трехзубой вилкой!

Культя – а это вне всякого сомнения был он – ткнул своей невероятной рукой в стоящее перед ним блюдо, подцепил кусок мяса и отправил в рот.

– Никто не кукарекает, – сказал один из сидевших спиной. – Гутора нет. Нешто мы без понятия. Но ты хоть стукалку навесь. В чем мазан-то, а? Чё мы тут тыримся? Чё пухнем? Уж невмочь портки тереть. Вина не пей, в листки не чеши. Этак околеешь.

Остальные заворочались, зашумели, выказывая явное согласие говорившему.

Культя неторопливо жевал, поглядывая на них глубоко посаженными, тонущими в подбровных тенях глазами – лишь искорки поблескивали. Дал своим товарищам немного пошуметь, а потом вдруг с размаху ударил вилкой по блюду. Раздался треск, и крепкая глиняная посудина раскололась пополам. Сразу стало тихо.

– Я те дам вино-листки, – негромко протянул вожак и сплюнул на сторону непрожеванный лоскут мяса. – Тут такой мазан – раз в жизни бывает, да не во всякой еще жизни. Большой человек нам доверился. И если сыщется гнида, кто мне тухлянку затешет, вот энтой вот вилкой всю требуху выковырну и жрать заставлю.

Он помолчал, и по застывшим позам разбойников я понял, что прозвучавшая угроза – не фигура речи, а вполне буквальное обещание. У меня по телу пробежали мурашки.

– Ты, Культя, не пужай, – сказал всё тот же, очевидно, самый отчаянный из шайки. – Ты толком разрисуй. Чё нас за сявок держат? Ну, на шухере пару раз поторчали, бакланов каких-то попасли. Рази это мазан? Мы ж волки, а не псы какие.

– Не вашего ума дело, – отрезал главарь. – Будете чирикать, как велю. – Он подался вперед. – Тут, Топор, такая буза, что вам знать не надо, крепче спать будете. А зачем нас в дело позвали, еще впереди. Мы себя покажем. И вот что, братва. Как мазан отвиснет, будем лапти кидать.

– С Хитровки? – спросил кто-то. – Или с города?

– Дура! С Расеи, – веско обронил Культя. – За такие дела сыскари нас на жилки растянут.

– Как это с Расеи? – вскинулся тот, кого он назвал Топором. – А где же жить-то? В Туретчине что ли? Так я по-ихнему не знаю.

Культя оскалил щербатый рот:

– Ништо, Топорик, у тебя такой слам будет, что басурманы сами по-твоему балакать станут. Верьте, братва, Культя пустыху не гоняет. Намаслимся так – кажному маслица до гроба хватит.

– А не ссучит нас твой большой человек? – с сомнением спросил все тот же скептик.

– Не из таковских. Самый честной голован во всем белом свете. Наш Король против него тля.

– Собой-то он каков, человек этот? Поди, орел?

Я заметил, как напрягся Фандорин в ожидании атаманова ответа.

Вопрос привел Культю в явное смущение. Он поковырял вилкой в зубе, словно колеблясь, говорить или нет. Но все-таки решился:

– Полоскать не стану – не знаю. Это такой человек, что запросто к нему не подсыпешься. С ним свои фартовые причамали – вот уж те орлы, не вам чета… Человек этот по-нашему вовсе не говорит. Видел я его один раз. В подполе навроде нашего, только помене и мало без света. Говорю вам, человек сурьезный, воздух зря не трясет. Сидит впотьмах, личности не видать. Шепнет толмачу, тот по-нашему пересказывает. Это наш Король глотку дерет. А тут Европа. Шепот – он послышней крика будет.

Это замечание, хоть и прозвучавшее из уст законченного преступника, поразило меня своей психологической точностью. В самом деле, чем меньше человек повышает голос, тем больше к нему прислушиваются и лучше слышат. Вот покойный государь никогда ни на кого не кричал. И обер-прокурор Синода, всесильный Константин Петрович тоже тихонько так шелестит. Да взять хоть Фандорина – до чего нешумен, а как начнет говорить, августейшие особы каждому слову внимают.