Любовь.ru. Любовь и смерть в прямом эфире

Четвертая неделя

«Красное»

Смерть Артема Арсеньевича Суворова словно бы разрушила те хрупкие дружеские отношения, которые только-только начали завязываться между участниками «Игры». Начиная с воскресного вечера каждый из них замкнулся в себе. Люба представила, что все они думают: «Только бы дотянуть до конца». Плюнуть бы им на деньги и выйти из «Игры», но мысль, что кто-то другой получит два миллиона рублей, невыносима. Шанс по-прежнему остается у любого из участников. Симпатии зрителей непредсказуемы, вспомнить неожиданно взлетевший рейтинг Суворова.

Эти шестеро теперь осторожны и стараются поменьше общаться друг с другом. Зося не расстается со своим плейером, слушает музыку, Градов занят органайзером, Люська — кулинарией, Серафима Евгеньевна — Кучеренко, а тот весь понедельник мается от вынужденного безделья. Он действительно человек-труженик, долго отдыхать не привык.

Вечером в понедельник Виолетта подкатывается к пенсионеру с томной улыбкой:

— Яков Савельевич! Эй! А, Яков Савельевич?

— Что? — вздрагивает Кучеренко.

— А кто мне обещал картинку написать?

— Опять! — в один голос вздыхают Люська и Серафима Евгеньевна. Сцена происходит в гостиной, где они все, как обычно, проводят время после ужина за теплой и дружеской беседой.

— Виолетта, ты роковая женщина, — усмехается Градов. Теперь ему приходится много говорить: участников «Игры» заметно поубавилось. — После того как ты полюбила Сеню, он попал в больницу. Суворов умер. Что будет с Яковом Савельевичем?

— Я что, в постель к нему лезу? — огрызается Виолетта. — Я только картину прошу.

— Да зачем она тебе сдалась? — спрашивает Люська.

— А вот это не ваше дело, — улыбается Виолетта. — Вы все считаете меня тупой, а я на самом деле умница.

— Ну да, — язвит Градов. — А дурочкой только прикидываешься.

— У меня сообразительности больше, чем у вас всех, вместе взятых. Если вы, Яков Савельевич, напишите мне картину, я вам секрет скажу.

— Какой секрет? — очень уж вяло интересуется Кучеренко.

— Интересный. А вам никому не скажу! — Виолетта показывает язык остальным.

— Господи, вот девчонка! — качает головой Зося. — А ведь я младше тебя на год! Должно быть, человек взрослеет, только когда чувствует ответственность не только за себя, но еще и за другого человека.

— Хорошо сказано! — с чувством говорит Кучеренко. — А знаете, Зосенька, хоть вы мне и конкурентка, но я искренне за вас порадуюсь, если выиграете два миллиона.

— Вот, значит, как? — прищуривается Виолетта. — А за меня кто-нибудь порадуется?

— Если изменишь свое поведение, — говорит Градов.

— А что такого в моем поведении? Только то, что я искренна, а вы все притворяетесь? Я честно заявляю, что возненавижу любого, кто отнимет у меня эти деньги, а вы лицемерите, комплименты друг другу говорите.

— Ты не веришь в хороших людей? — тихо спрашивает ее Люська.

— Представь себе. Мне такие не попадались. Папочка бросил меня в младенческом возрасте, мамочка тут же нашла другого, он тоже слинял через годик, потом был еще один и еще. Что-то среди этих папочек не нашлось ни одного порядочного человека, который взял бы на себя заботу о бедной девочке. Только все о себе, о себе. Попить, пожрать, причем не на свои, на чужие. Да, я забочусь только о себе, потому что обо мне никто никогда не заботился. И не хочу я никаких детей. Мне в жизни удовольствий не досталось. А я хочу.

— Деточка, вы еще так молоды. — Серафима Евгеньевна снова на слезах. — Вы не знаете, что такое не иметь детей. Не знаете одиночества. А это кара. Страшная кара.

— Да ладно вам, — машет рукой Виолетта. — То-то вы под гнетом этой страшной кары так хорошо выглядите! Ухоженная, сытая, без жилищных проблем. Никто вас не обобрал, в дом престарелых не выставил. Моей бабке, между прочим, тоже под семьдесят…

— Деточка! Как можно!

— Да можно! Небось наврали Кучеренко, что вам шестьдесят? Ха! Почти семьдесят!

— Шестьдесят восемь, — шепчет Серафима Евгеньевна.

— Все равно это кошмар! Шестьдесят восемь! Мрак! Так вот моя бабка тоже еще жива. — Ирисова громко всхлипывает. — И мамаша регулярно отбирает у нее пенсию, потому что свою жалкую зарплату пропивает с очередным хахалем. Я, правда, давненько не была в родном доме. Да, заботы у меня ни о ком нет. — Виолетта победно смотрит на Зосю. — Но я не ребенок! Мне такое приходилось в жизни делать, такое, такое… — Она вдруг спохватывается, что опять ляпнула лишнее, и замолкает, соображая, как вывернуться. И тут Люська кидается к блондинке: