Детская книга

— Если детей Бог не дал, это не ко мне, — сразу предупредил Ластик. — Благословить благословлю, а только в немецкую слободу, к лекарю ступайте.

— Нет, кормилец, детей у нас восемь душ. Мы к твоей княжеской милости по хмельному делу.

— А-а, — немного успокоился Ластик. — Могу, конечно, волшебные слова сказать, чтоб поменьше пил. Некоторым помогает.

Баба перепугалась:

— Нет, батюшко! Вели, чтоб пил, а то вторую неделю вина в рот не берет, совсем житья не стало. Он, когда выпьет, и веселый, и добрый, детям гостинцы дарит, меня ласкает. А когда тверезый, злыдень злыднем. Теперь ему отец архимандрит с Варвары-Великомученицы заказал большую «Троицу» — говорит, год к вину не прикоснусь, икону писать буду.

— Ну и хорошо. Чего ж ты?

— Так погибаем совсем. Орет, дерется, за волосья таскает. Видел бы ты моего Илюшу пьяненького — до того благостен, до того ликом светел! А ныне погляди на рожу его зверообразную.

Ластик поглядел — да, так себе рожа.

— Не могу я икону писать, если выпимши, — мрачно сказал Илюшка. — Рука дрожит.

— А если немножко выпьешь? — спросил князь-ангел.

— Немножко не умею. Уж коли пью, так пью. А не пью, так не пью.

Задумался Ластик — случай был не из простых. Баба смотрела на него с надеждой, мужик пялился в землю.

— Вот что, Илюшка, ты иди, — сказал наконец Ерастий. — А ты, баба, поди поближе. — И спросил шепотом. — Он у тебя щи, ну шти, ест?

— Кислые, с ботвиньей очень уважает. Кабы каждый день варила — ел бы.

— Вот и вари ему каждый день. А в горшок потихоньку чарочку вина подливай, только не больше. Для доброты ему довольно будет, а рука от одной чарочки не задрожит.

Просветлела баба лицом, закланялась, хотела в краешек кафтана поцеловать — еле отодвинулся. Но Штирлиц скептически проскрипел:

— В эфиррре рррадиокомпозиция «Вррредные советы»!

И осталось у Ластика на душе сомнение — правильно ли сделал? А что бы, интересно, ей посоветовал папа, если б она пришла к нему в фирму за консультацией? Ох, вряд ли папа стал бы жену учить обманывать собственного мужа и травить его алкоголем…

Со следующим ходоком еще хуже вышло. Это был старик, по виду странник — в драных лаптях, с котомкой через плечо.

— Князь-батюшко, — начал он по обычаю, хотя сам годился Ерастию в дедушки, — як твоей пресветлой милости издали пришел, с-под самой Рязани.

Лицо у дальнего ходока было землистое, взгляд потерянный.

— Вот скажи ты мне, святое чадо, есть Бог али как?

Вопрос для семнадцатого века был неожиданный, даже крамольный — за него, пожалуй, церковь могла и на костер отправить. Но как ответить, Ластик знал. Был у него с папой не так давно на эту тему серьезный разговор.

И старику он сказал то же, что ему в свое время папа:

— Коли веришь — обязательно есть.

— Я-то верю. Как же без Бога? И зачем тогда всё? — Старик вздохнул. — Значит, есть. Ладно. А он добрый, Бог-от?

Это был тоже вопрос нетрудный.

— Коли есть, то уж конечно добрый. Иначе он был бы не Бог, а Дьявол.

— Добрый? — повторил старик и вдруг тоскливо-тоскливо говорит. — А чего ж тогда у Него на свете так погано? Вот у меня семья была, большая. Пшенична хлеба, конечно, не едали, но и лебедой брюхо не набивали. Неплохо жили, грех жалиться. Только налетели крымчаки, всю деревню пожгли, всех поубивали: старуху мою, двух сынов с женками, внуков одиннадцать душ. Сам-то я с меньшой внучкой в сене спрятался. Горе, конечно, но я на Бога не роптал. Даже свечку поставил, что оставил Марфушку, самую любимую из всех, мне в утешение. А в прошлый месяц мор был, и Марфушка тоже померла. Вот и скажи ты мне, как ты есть ангел, на что это Богу понадобилось, ради какого такого промысла?

Думал Ластик, думал, что на это ответить, но так ничего и не придумал. Честно сказал:

— Не знаю…

Старик очень удивился. Покосился на Око Божье, сверкавшее на груди у князь-ангела.

— Ну уж если ты не знаешь, значит, ответа на земле не дождуся. Видно, помру — тогда и разобъяснят.

И побрел прочь, понурый. Комментарий Штирлица был таков:

— Движение по Садовому Кольцу затррруднено в обоих напррравлениях.

Увы, не нашел Ластик, чем утешить старика. Можно было, конечно, пообещать: «Ничего, лет через четыреста на свете получше станет», только вряд ли он бы утешился.

А жизнь у них тут в 1606 году и впрямь была поганая.

Хотя, с другой стороны, это смотря с чем сравнивать. Если с прежними царствованиями, то все-таки стало получше. Когда новый государь в прошлом июне торжественно въезжал в покорившуюся Москву, весь город трепетал от страха. Известно, что всякое правление начинается с казней, потому что надобно внушить подданным трепет и уважение к власти. Тем более Дмитрий много пострадал от врагов и сердцем от этого должен был ожесточиться. Да и помнила Москва, чей он сын — такого государя, как Иван Грозный, не скоро забывают.