Игры сердца

Но когда она вошла, Иван узнал ее сразу. Не по внешности, а по тому ошеломляющему удару, который почувствовал так физически явственно, как будто в эту мрачную комнату ворвался сильный световой луч и такой же сильный воздушный поток.

– Если что, зовите, – сказал конвойный. – Они тут стервы еще те, даром что с виду тощие.

Он произнес это добродушно, прямо по-домашнему. Возможно, ему тоже что-то перепало из тех денег, которые Иван заплатил, чтобы получить свидание без проволочек.

Конвойный вышел. Северина стояла посередине комнаты.

– Я сразу вас узнала, – сказала она.

– Почему? – глупо спросил он.

– Потому что вы произвели на меня такое впечатление, какое произвел бы, наверное, только метеорит, упавший в лохань, в которой я стирала.

Он засмеялся. Ему странно было теперь, что минуту назад он не понимал, узнает ли ее, когда увидит.

Он подошел к ней и обнял ее. Она замерла в кольце его рук. Она была очень похожа на своего сына. На его сына. Тем, как замерла в его руках. Осталось только положить голову ему на плечо и уснуть.

– Если бы ты сюда не попала, я никогда тебя больше и не увидел бы, – сказал он, отстраняясь от нее и глядя в ее глаза.

Эта мысль только сейчас пришла ему в голову и ошеломила его. Как это было бы странно, если бы он никогда ее больше не увидел! За все то время, что он не видел Северину, Иван ни разу не переживал такого сильного, такого ясного чувства, какое пережил сейчас, когда конвойный ввел ее в комнату: что он видит человека бесконечно близкого.

Нет, пережил он это чувство однажды, и даже дважды пережил: со своим отцом и со своим сыном. Но там был голос крови, а здесь было другое, и это другое сжимало сердце так, что впору было закричать.

Но он не стал кричать, конечно. Северина положила руки ему на плечи быстрым, легким движением и поцеловала его. Точно так же, как в то утро, когда он накормил ее яичницей. Так же нежно и страстно она его поцеловала теперь. Только теперь он уже не думал, что поцелуем она с ним за что-то расплачивается.

– Ну скажи, разве ты не дура? – спросил Иван, когда поцелуй закончился и голова у него перестала кружиться.

– Вы так полагаете?

Она улыбнулась, виновато глядя ему в глаза.

– Не полагаю, а уверен. Как ты собиралась растить ребенка одна? И зачем, главное?

– Но как же я могла навязать его вам? – Ее взгляд из виноватого стал удивленным. – Ведь вы не давали согласия на его рождение. И наверняка не хотели ребенка от такой, как я.

– От какой – от такой?

– От детдомовской. От захолустной. От… Меня все чокнутой называют, просто все, даже те, кто хорошо ко мне относится, как тетя Прасковья. Возможно, это из-за стихов, я не знаю. Но мне было бы больно услышать то же от вас.

– Чтобы услышать что-то от меня, надо было меня для начала увидеть, – сердито сказал Иван. – Приехала бы, а я бы уж сам решил, что мне с твоим пузом и мировоззрением делать.

– Я приезжала, – сказала Северина. – У меня был вызов в Литературный институт. Этим летом. Я прошла творческий конкурс и приехала на экзамены. И загадала: если сдам, то обязательно к вам приду.

– Не сдала?

– Не успела. У меня начались роды во дворе Литинститута. Знаете, на Тверском бульваре? Там очень хороший памятник Герцену, совсем не пафосный, очень простой и невысокий. И меня увезли на «Скорой» прямо с лавочки. Там такие красивые, такие старинные лавочки под деревьями…

– Сто раз я на этих лавочках сидел! Я же в трех кварталах оттуда живу, – с досадой проговорил Иван. – В Ермолаевском, у Патриарших.

Его слова были уж никак не умнее Северининых. Как будто если бы он жил не в трех, а в десяти кварталах от Тверского бульвара, то это имело бы какое-то значение. Да и не жил он давно в Ермолаевском. А теперь и вообще нигде не жил.

– Я не знаю, что мне делать теперь, – сказала она. – Я впервые в жизни растерялась. Это из-за Дедала, конечно. Из-за себя одной я не стала бы переживать.

– Это обязательно, чтобы он был Дедал?

Одновременно с этим вопросом Иван сел на стул и посадил Северину к себе на колени. Она в самом деле была растеряна, это чувствовалось по дрожи во всем ее теле. Он приложил ладонь к ее щеке. Дрожь стала тише, потом успокоилась.

– Да, все его Даней зовут, – сказала Северина. – И когда крестили, то священник сказал, что нет такого имени Дедал. Я даже хотела без крещенья его унести, но тетя Прасковья не позволила. А мне просто хотелось, чтобы в нем жил полет и античность. И чтобы он был бесстрашен.