Игры сердца

Глава 3

По городу он ехал буквально куда глаза глядят.

За рулем это было опасно. В какую-то минуту Иван эту опасность осознал и остановился возле летнего кафе, вышел из машины, сел за столик.

Как же он себя ненавидел в эту минуту! Какой же тряпкой себя чувствовал!

И как такое могло получиться, что его поступки, слова – вообще весь он как есть – со стороны воспринимались, оказывается, совершенно непонятным образом? И как мог в сознании Марины создаться такой вот его образ, не имеющий ничего общего с действительностью? Или все-таки имеющий?…

Думать, что между ним и тем мужчиной, которого представляла на его месте Марина, есть хоть малейшее сходство, думать, что ему в самом деле просто «вздурилось», потому что, как всякому мужику, скучно запряженным ходить, – думать так было невыносимо.

Правда, о том, что Марина видит его таким, переживать, может, и не стоило.

Иван вдруг вспомнил, как Таня однажды сказала ему:

– Да ведь давно известно: даже если ты излагаешь какую-то свою мысль предельно понятно и однозначно, все равно в любом замкнутом сообществе обязательно найдется человек, который поймет тебя ровно противоположным образом, чем ты предполагал. Это же закон герменевтики, Ванька, научный факт.

Она сказала это в тот вечер, когда Иван вернулся в Тавельцево после маминого дня рождения. Когда он впервые понял, что не может больше провести со своей женой ни единого дня, не говоря уже про ночи, хотя и не понимает, почему это вдруг стало так.

О причине его неожиданного возвращения Таня в тот вечер не спросила. Это было, впрочем, неудивительно: она была не из тех, кто задает ненужные вопросы. И вот интересно: почему в ней это не только не раздражало его, но вызывало уважение, а в Марине то же самое свойство раздражало его страшно? Необъяснимо!

Будь Таня дома, Иван и сейчас поехал бы к ней. Не посоветоваться, нет – Таня не давала непрошеных советов так же, как не задавала ненужных вопросов. Просто… Просто на него вдруг накатила такая жалкая, такая горькая слабость, что ему необходимо было почувствовать то, на чем всегда стояла его жизнь. Как твердое дно под водой ощутить.

Он не боялся глубокой воды и не боялся жизни. Но знать, что под водою нет твердого дна, было для него невыносимо.

Но Тани дома не было. Да и квартира в Ермолаевском перестала быть тем местом, куда можно было поехать, чтобы почувствовать твердь у себя под ногами.

«Поеду хоть к маме, – стесняясь этой своей неожиданной слабости, подумал Иван. – Кстати, и ночевать все равно негде, Мартинов-то вернулся уже».

Это последнее соображение снова напомнило ему о собственном безволии, которое и привело к такой вот бездомности. И всю дорогу до Краснопрудной Иван провел в отвратительном настроении и в таком же настроении поднялся в мамину мастерскую.

Мама собиралась куда-то уходить – уже стояла в прихожей в туфельках на тоненьких каблучках. Как она в ее-то годы такие каблучки носит, Иван не понимал. Хоть и не очень высокие, но ведь как гвозди, неудобно же! Но у мамы были свои представления об удобстве и неудобстве. Может, потому она и выглядела в ее годы как осенний цветок – хотя и поблекший, но полный живых, а не искусственных красок.

– Что ж ты не предупредил, Ванька! – укорила она. – А если бы не застал? И есть у меня нечего.

– Есть у тебя всегда нечего, – хмыкнул он. – И ключи от твоего святилища я не потерял еще, так что не страшно, если бы и не застал.

– Ты на кого злишься? – поинтересовалась мама.

– На себя! – честно признался Иван.

– Почему?

– Мам, а от кого ты меня родила? – спросил он вместо ответа.

Он давно уже не задавал ей этот вопрос. С тех пор как она попросила его этого не делать, сказав, что ей больно вспоминать о том человеке.

Ивану только-только исполнилось тогда восемь лет, и ему еще никогда не бывало больно, то есть не так больно, как если разобьешь коленку, но вот так, как сказала мама. Однако он каким-то необъяснимым образом понял, что значат ее слова о боли, и про отца своего поэтому больше не спрашивал.

А потом ему и самому неинтересно стало о нем знать. Какой смысл интересоваться человеком, который ни разу не поинтересовался твоим существованием? В паспорте у него стояло отчество по деду – Дмитриевич, и дедова же была фамилия. Это обстоятельство – не исчезнувшую с земли дедову фамилию – Таня и мама находили отрадным, и, возможно, это было еще одной причиной того, почему разговоры про Иванова отца ими не заводились.