Азарт среднего возраста

Склонности к умилению Варя в себе не наблюдала. Но жизнь стояла в этих песнях во всей ее полноте, и за это Варя их любила.

– Берега, берега… Берег этот и тот. Между ними река моей жизни течет, – старательно выводил певец.

Закончив песню, все куплеты без изъятия, старик пошел по проходу. Денег он не просил, но в пакет, болтающийся у него на поясе, они полетели дождем. Варя положила тоже.

Электричка тем временем вырвалась из широкого кольца Москвы. За окном потянулись простые пейзажи, которые составляли для Вари не меньшую прелесть дороги, чем вагонное пение.

Правда, она особенно любила эту дорогу не весной, а летом. И добро бы по какой-нибудь общепонятной причине – ну, летом погода лучше, что ли, – так ведь нет.

Варя любила летнюю дорогу из-за иван-чая.

Удивительная это была трава! Говорят, бывает трава забвения, лотос, кажется. А иван-чай казался Варе травой времени. Как он расцветал темно-розовыми купинами, знаменуя приход раннего лета, как светлели его цветы, когда лето шло к зениту, как, когда оно еще, казалось, в зените и стояло, иван-чай вдруг делался белесым, словно дымкой подергивался, и становилось понятно, что яркая летняя мощь лишь обманывает глаз, а на самом деле где-то, в воздухе или в земле, уже зародилась осень, и нет ей удержу!..

Рассказывать о таких вещах в тридцать три года Варя не считала нужным. Да и кому она могла об этом рассказать? Да и хотела ли рассказывать? «Иван-чаем» она назвала свой первый сервиз, и этого ей хватило. На чайнике, молочнике, сахарнице, на каждой чашке светилась, сияла эта странная трава во все времена своего летнего цветенья.

Поэтому жаль было, что ее густые острова не мелькают сейчас за окном электрички.

Будь ее воля, Варя переселилась бы в этот город навсегда.

То есть, собственно, воля у нее и так была своя, и ни на кого оглядываться ей не приходилось. Но Москва держала ее крепче всякой оглядки, потому что в Москве была работа, которую она любила.

А сюда она приезжала каждые выходные, притом без видимой цели. Ей нравилось идти по улице, которая плавно спускается к реке, и видеть по обе стороны этой улицы темные от старости деревянные дома – вот этому сто лет, а тому и все сто пятьдесят.

Дому, который принадлежал теперь Варе, было двести лет. Катерина, узнав об этом, удивилась:

– Так он же деревянный! Разве они могут столько простоять?

– Могут, – кивнула Варя. – В Варзуге и дольше стоят.

– Надо же! – покрутила головой Катерина. – А Колька сараюшку на даче поставил, так за год жучок до того источил, хоть сноси.

Катерина работала в парикмахерской на углу. Она с гордостью говорила:

– Как и не в Москве живу! А что, все рядом: работа, дом, магазины все есть. И ездить никуда не надо, ни тебе в метро толкаться, ни по пробкам париться. Повезло!

Зачем жить в Москве, чтобы жить в ней как не в Москве, Варе было непонятно. Но Катерина говорила о своем везении с такой убежденностью, что возражать ей было бы просто неприлично. Приехав из Луганска, за пятнадцать лет она взяла Москву с боем и теперь имела все, о чем мечтала: малопьющего мужа, стабильную работу, достаток, выделенный мужу от завода дачный участок, который можно было в случае чего продать, и, главное, две комнаты в коммуналке. Одну из этих комнат она сдавала Варе. Ради чего, если уж хвастается достатком, Катерина теснится с мужем в одной комнате, Варя не понимала так же, как не понимала ее радости от житья «как не в Москве». Но за комнату она брала немного, характер у нее был не скандальный, а потому ненужными вопросами Варя не задавалась.

В конце концов, ведь и Катерина, наверное, тоже не понимала, почему Варя не переезжает в свое это захолустье, как бишь оно называется, раз уж ей там так нравится, а живет в Москве, где у нее нет никого и ничего, в том числе кола-двора, а при нынешних ценах на жилье и не предвидится.

Варя поднялась на крыльцо своего дома, отперла замок. Все ей здесь нравилось, даже холодный запах, встречающий ее после недельного отсутствия.

И то, что бревна внутри дома были не оштукатурены и не оклеены обоями, а просто выскоблены дочиста, нравилось ей тоже. И что ступеньки лестницы, которая вела на второй этаж, скрипели так громко, будто ворчали и охали, – нравилось и это.

В этом доме было много секретов. Варя догадывалась, что за пять лет, которые он ей принадлежал, она не узнала и половины.

К тому же его крепкие стены, такие же, какие были во всех варзужских домах, напоминали ей детство, а потому вопреки очевидности казались надежной защитой от всех страхов жизни.