Женщина из шелкового мира

Он вспомнил, как Динка улыбалась, глядя ему в глаза, как таинственно, неразгаданно — да-да, вот именно неразгаданно, какое точное он вдруг нашел слово! — звучал ее голос, когда она говорила про Канта: «Это же так красиво, что он звездное небо с человеческой душой сравнил». И как шли они потом домой под летящим снегом, и она была похожа на чудесное, невозможное, прямо из этого снежного полета явившееся виденье…

Никогда, ни с одной женщиной он не чувствовал себя так легко, так свободно! Нет, это неправильное было слово — легко. Не легкость с нею была, а простота жизни, великая простота, та самая, в которую вся жизненная сложность умещается без малейшего усилия и существует в этой простоте скрыто и полно. Только она, только Динка была равна этой великой простоте — сама она и была ею. И только такое ничтожество, каким он был тогда, могло этого не понимать…

Альгердас ясно помнил еще, как книжка выпала из его рук на пол, — боль, пронзившая его при мысли о Динке, все не проходила, и у него не было сил даже на то, чтобы удерживать в руках книжку. Как сидели потом с Лешкой, о чем разговаривали, что ели, это он помнил уже смутно. А как оказался в кровати и что было потом — лихорадка, болезнь, — этого он уже не помнил вовсе.

Но надо было начинать жить, и для начала надо было встать с кровати.

— Помоги-ка мне, Леш, — вздохнув, сказал он. — Я встану.

— Может, еще полежишь? — сочувственно спросил Лешка. — Ты ж без сил совсем. Считай, всю неделю не ел. Кашку полбяную баба Марья приносила, ты по паре ложек глотал, а больше ничего. Пил только.

— Ничего, — сказал Альгердас. — Я же травы какие-то пил, да? Они, наверно, целебные. Я здоров. А силы восстановятся.

Восстанавливать силы он научился не хуже, чем драться. Этот год вообще не прошел для него зря — Китай переменил его совершенно. Хотя, может, дело было совсем не в Китае.

Глава 5

Альгердас поправлялся быстро. Правда, он не знал, от чего поправляется, от какой болезни. Сразу же, как только удалось подняться с кровати, он возобновил тренировки, к которым привык за последний год. Сначала пришлось заниматься совсем понемногу, но уже через неделю он начал делать это в полную силу — с подъемом в пять утра, с долгим бегом по идущей в гору дороге, с бесконечными упражнениями на гибкость, быстроту ударов и концентрацию энергии. Эту энергию, которую китайцы называли ци, можно было использовать не только для борьбы, но и для самолечения; именно это последнее он теперь и делал.

Единственное, что вызывало у него неловкость, был аппетит, неожиданный и непомерный. То есть, конечно, ничего странного не было в том, что после болезненного голодания на него напал неимоверный жор. Вот только жизнь в Балаковке не способствовала его удовлетворению. Альгердас скупил чуть не все продукты из приехавшей в очередную пятницу автолавки, но это не очень помогло: в забытую богом деревню не привозили ничего, кроме круп, сахара, кильки в томате и твердых, как камни, карамелек из какого-то доисторического прошлого. Возить старухам, доживающим свой век в глуши, мясо или хотя бы приличные консервы было, как видно, невыгодно. А про мальчишку со странным именем Логантий и вовсе, как казалось Альгердасу, никто не знал на Большой земле.

Откуда у мальчика такое имя, сообщила Альгердасу баба Марья. Может, ей в самом деле было сто лет, но голова у нее была ясная. То есть дурости-то в ее голове хватало, Альгердас не обольщался насчет великой народной мудрости, но дурость эта была все же не возрастная, а природная.

— Из-за меня Маринка сына так-то назвала, — объяснила баба Марья. — Когда она беременная ходила, я ей и рассказала, что у нас, у семейских, старые имена в ходу.

— У кого-кого? — переспросил Альгердас. — У вас в семье?

— У семейских, — повторила баба Марья. — У староверов, значит. При Катерине-царице мы в здешние места пришли. А до того в польских землях жили, покуда нас там за веру притеснять не стали. Ну вот, а она, Катерина-то царица, велела нас не трогать, вере нашей не препятствовать. Главное — пускай, повелела, земли забайкальские блюдут, а молятся пускай, как им бог на душу положил. С тех пор и живем. Теперя-то, понятное дело, уж не по прежним нашим правилам живем. А все ж кое-что сбереглось. Имена вот — старинные у нас имена. Моего отца Аникой звали, а брата Фирсом, а братовых сынов Логантием да Мамонтом. Маринка как услыхала про Логантия, так и сказала: красивое имя, сын родится, так и назову. Потом-то надоело ей, стала его Лешкой звать. А посля и вовсе он ей стал без надобности. Нет, мил-человек, ты мне чаю не лей, — остановила она Альгердасову руку. — Не служит мне чай-то. Я вот травки своей лучше попью.