Дважды коронован

Спартак знал, что в этой камере должен находиться законный вор Абакум, но кто есть кто из этих людей, не понять. Все прожженные на вид, суровые, у всех чувство собственного достоинства. И все-таки один из них, мужчина лет сорока, держался более независимо. Шапка слегка наброшена на голову, шнурки на «ушах» подвязаны так, что их совсем не видно. Под шапкой седые волосы. Лицо треугольное, сильно зауженный подбородок, морщины на лбу и вокруг глаз, под ухом крупная бородавка. Взгляд тяжелый, но ироничный, как у человека, имевшего власть насмехаться над всеми. Выглядел он лет на шестьдесят, хотя ему могло быть и чуть за сорок. Остальные арестанты выглядели не лучше: те же морщинистые и серые от невольничьей жизни лица, изможденность во внешности, но живость и ясность во взглядах.

– Мир вашему дому, – кивнул Спартак.

– Мир нашему дому, пойдем к другому, – ощерил беззубый рот мужчина с жирным фурункулом на подернутом щетиной подбородке.

– Нет у меня другого дома, – мрачно посмотрел на него Спартак.

– А в нашем доме прописка нужна.

– Вы же серьезные люди, зачем вам эта байда?

– Дело в том, насколько ты серьезный человек, – покачал головой мужчина с бородавкой. Голос у него простуженный, с хрипотцой.

– Представься, – недовольно и снисходительно глянул на Спартака мужчина с бельмом на глазу.

– Спартак я.

– Что это, имя или погоняло?

– И то и другое.

– А кто тебя крестил?

– Да с детства как-то пошло...

– Ты не понял? Короновал тебя кто?

Спартак похолодел. Не говорил он ничего про свой статус, а тут как обухом по голове, будто в чем-то позорном уличили.

– Ростом короновал, Тархан, Оман.

– Не знаю таких, – покачал головой человек с бородавкой. – Пиковые воры?

– Пиковые.

– А сам славянин?

– Интернационалист, – отшутился Спартак.

– А ты не лыбься, тут с тобой серьезные люди говорят, – недовольно глянул на него бельмоглазый.

– Я в законе. А ты кто? – расправил плечи Спартак.

– В законе он... Аркан я.

– Скорняк я, – нехотя назвался фурункулезный.

– Абакум я, – в недоброй насмешке скривил губы бородавчатый.

– В законе, – выдержав им же навязанную паузу, добавил Спартак.

– Я-то в законе... А про тебя сказать ничего не могу. Есть такие воры, которые и среди воров воры. А есть такие, которые среди воров – фраера. И только среди фраеров – воры. Не знаю я, кто тебя короновал, и за какие такие заслуги, тоже не знаю. Ну, чего молчишь?

– Ты же не спрашиваешь. А так сказать нечего, потому и не козыряю короной.

– Трудно козырять тем, чего нет, – жестко резанул Абакум.

– Меня Сева Таежный признал.

Спартак назвал еще несколько известных имен, которые подписались за него. Так себе подписались, чтобы Севу не обидеть. Но тем не менее...

– Да, была малява, – скривился Абакум. – Была постанова. Отписал Таежный, что сам ты не назовешься. И на тюрьме не назывался... Козырять, говоришь, нечем, да?

– Срок не мотал, если дисбат не считать.

– Не считать, – кивнул вор, но в глазах его мелькнул интерес. Тускло-тускло мелькнул, и все же. – Что там за «картинка» была? – Абакум нарочно вставил жаргонное слово, это была своего рода проверка. И Спартак понял, о чем речь. Про статью его спрашивали, за что в дисбат загремел.

– Прапору челюсть сломал.

– А сейчас?

– Мента ушатал. Он из комы еле вышел...

Спартак рассчитывал, что история с ментом придаст ему вес. Но Абакум только головой покачал:

– И тогда бакланка, и сейчас... А у Аркана четыре хода, и все по уважаемым статьям. У Скорняка – три, тоже очень уважаемый человек. Всю жизнь по лагерям, блатную музыку от сих до сих знает. И почему Аркан до сих пор жулик? Почему Скорняк жулик? А потому, что не тянут они на корону. Они так считают, что не тянут. Не созрели, говорят. А ты раз – и созрел, да?

– Я этого не говорил.

– Но корону принял. Потому что ты там, на воле, величина, да? Потому что на деньгах все замешено. А здесь все по-другому. Здесь нам видно, что твоя корона из фальшивого золота...

– Я этого не признаю, – покачал головой Спартак.

– Мы признаем, – мрачно, исподлобья глянул на него Абакум.

Нахмурился еще больше и Спартак, всем своим видом давая понять, что лучше с ним не связываться. Может, он и не созрел для воровской короны, но любое оскорбление в свой адрес воспримет как смертельную обиду, со всем отсюда вытекающим. И Абакум уловил это его немое послание.

– А самого тебя не признаём, – сказал он и потянул паузу, будто собираясь поставить какое-то условие.