Дважды коронован

Спартак едва сдержался, чтобы не выразить удивление. Видимо, до Аржанова дошло, с кем он имеет дело. Спартак из Москвы, человек авторитетный и уважаемый, значит, у него могут быть солидные связи. Один звонок на волю, и в колонию нагрянет депутатская комиссия, пресса, затем появится начальство с головомойным шампунем. И неизвестно, чем все это закончится.

– Не надо извинений, начальник, – покачал он головой. – У тебя свое дело, тебе зону держать надо, чтобы никто не рыпался. А тут любые средства хороши. Я тебя понимаю, начальник. И все приму. Карцер, хлеб и вода – пожалуйста. Это по правилам. Только без подлянок, начальник. За подлянку жизнью ответишь...

– Не боюсь я тебя, Никонов. Совсем не боюсь. И твоих людей на воле тоже не боюсь. И твои связи меня совсем не пугают. Так что готовься к веселой жизни.

– Только без подлянок, начальник.

– С моей стороны подлостей не будет, это я тебе обещаю. Но в колонии люди веселые сидят, так что будь осторожен.

– Само собой.

– Может, начнем разговор сначала?

– Это как?

– Забудь, что тебя назвали вором. Бугром тебя поставим, план будешь давать, через год на воле окажешься.

– Не буду я работать, начальник. Понимаю, что ты прав, но такой уж я упертый.

– Значит, работать не будешь?

– Нет.

– Нарушение режима налицо?

– Да.

– Выходит, разговор не состоялся.

– Нет.

– Тогда извини.

Прямо из кабинета Спартака отвели в штрафной изолятор и закрыли в камере.

Грязные шершавые стены, под потолком – небольшое зарешеченное оконце, едва пропускающее свет, в углу – засиженная чаша «Генуя» без постамента, ржавая раковина над ней, на уровне груди, – как хочешь, так и мойся. Пол бетонный, студеный, две трубы между длинными стенами теплые, и в камере не очень холодно. Окошко не утеплено на зиму, но оно маленькое, поэтому и дуло из него не очень. Четыре лежака в два яруса были приперты к стене замком. Такая же система и в карцере, но здесь можно было сидеть, для этого предусмотрен «дубок» с жестяной столешницей и две скамьи вдоль него. Стены в грязных разводах, трещинах, плесень по углам. А вот доски лежаков и скамейки выкрашены до блеска.

Камера четырехместная, но Спартак был единственным здесь обитателем. С одной стороны, хорошо, потому что не надо ни с кем выяснять отношения, а с другой – это полная изоляция от внешнего мира. Вроде бы и заехал вор на зону, но где он? Почему ни слуху от него ни духу?

Какое-то время он сидел на скамье, опустив голову. Холодно здесь, тоскливо и одиноко. И еще есть хочется. А сумки с ним нет, на «карантине» осталась. Хорошо, если на склад сдадут, как положено, а если бакланы раздербанят?

И пайка здесь наверняка не очень. Возможно, пресловутые хлеб и вода. Как жить в таких условиях? Одно Спартак знал точно – ни холод его не сломит, ни голод...

* * *

Пятнадцать суток в ШИЗО – испытание не для слабонервных. Но Спартак его выдержал. Об этом можно было судить по ответу, который он дал начальнику оперативной части. Кум сам лично зашел к нему в камеру и без обиняков спросил, собирается он выходить на работу или нет. Скажи Спартак «да», и все его мучения пошли бы насмарку. Пятнадцать суток страдал, и все без толку. Но Спартак сказал «нет», и кум без лишних эмоций набросил ему еще пятнадцать суток, велев отправить в другую камеру.

На этот раз камера оказалась обитаемой. Находилась она в дальнем конце блока, и по этим приметам Спартак понял, куда попал.

Нетрудно было соблазнить надзирателя. Спартак попросил его позвонить Мартыну, тот обо всем с ним договорился, подогнал ему денег, «дачку» и мобильный телефон. И самому надзирателю хорошо заплатили. Правда, он отказался передать Спартаку продукты – разве что пару шоколадок принес в комплекте с деньгами и телефоном. Когда дежурство закончилось, надзиратель забрал мобильник. Но через двое суток вернул, на время.

Мартын спрашивал, чем может помочь. Он мог повлиять и на начальника зоны, и на «кума», но Спартак не спускал его с цепи. Он сам взялся за гуж и сам все выдюжит. Главное, чтобы «петушиных» подлянок не было, а так он со всем сам разберется.

Аржанов мог определить его в камеру с беспредельными амбалами, как это было в тюрьме. Но Спартака закрыли в камере с ворами.

– Встать! Лицом к стене! – не очень злобно, но громко рявкнул на них надзиратель.

Порядок в штрафном изоляторе такой – зашел мент в камеру, надо подняться, назваться, объявить статью. Но надзиратель велел арестантам показать спину, значит, представляться им не надо. И все в полном молчании медленно повернулись к стене. А когда мент закрыл за Спартаком дверь, так же молчаливо и неспешно вернулись на свои места и безмятежно уставились на новичка.