Капкан супружеской свободы

Вчера я невольно застала его перед огромным, помпезным, в золоченой раме зеркалом. Мне и самой бывает неловко глядеться в этот осколок царской роскоши, кажется, что зеркало должно отражать исключительно кружевные бальные туалеты и сверкающие мундиры, но уж никак не тулупы, полушубки и солдатские шинели, которых так много навидалось оно за последнее время… Но вот вошла в наш «дом на колесах» неожиданно, неслышно и изумилась той горделивой позе, в которой стоял перед собственным отражением мой муж. Одетый в кожанку, которую подарил ему недавно наш комдив, и держа в руках именную саблю - тоже боевую революционную награду, - Николай явно не способен был в этот миг никого видеть, кроме себя самого. Я остановилась в дверях, не желая смущать мужа, а он то и дело поворачивался в фас и в профиль, то закладывая руку за спину, то простирая вперед, и топтался, бросая вокруг орлиные взгляды. Боже мой, внезапно догадалась я, да он же репетирует!… Конечно, это была репетиция очередного выступления на митинге - крайне важного и значительного, как объяснил он мне позже. Мне сделалось смешно, я чуть не прыснула, но вовремя отступила в тамбур и не дала ему заметить себя. Николай из прошлой жизни, пожалуй, посмеялся бы над этой комической сценкой вместе со мной. Но нынешний Николай ни за что не простил бы жене случайного подглядывания.

Какие странные кренделя выписывает жизнь! Как похож становится Николай, сам не догадываясь об этом, на моего отца, с которым некогда вел жаркий и непримиримый спор!

Я помню, еще девочкой видела, как торжественно одевался перед зеркалом Кирилл Соколовский, собираясь в Дворянское собрание и готовясь выступить там с речью. Уж конечно, она была для него не менее важна, чем для Николая, успешно делающего партийную карьеру, его выступление на митинге. Только почему-то в папином поведении тогда все это выглядело естественнее, гармоничней и искренней, нежели теперь в повадках и ужимках моего мужа… Господи, отец, где ты? Где вы все, родные мои?

Я часто мысленно разговариваю с мамой, Митей, с прежними друзьями и родственниками. Их роль в моей жизни неожиданно стала более значимой и важной, чем когда бы то ни было. Вспоминаю, как ребенком усаживалась на колени к отцу и задавала ему сотни вопросов, самых наивных и глупых - от первых «Почему небо голубое?», «Почему земля круглая?» до поздних, последних «Почему у одних людей есть все, а других ничего?…». И он отвечал мне всегда серьезно и искренне, точно разговаривал не с младенцем, не с подростком, а с равной ему по духу и опыту личностью. «Да, мы с тобой имеем многое, - говорил он. - Но ты же помнишь: кому многое дано, с того многое и спросится… Хорошее не возникает просто так, к нему нужно стремиться, его нужно создавать, лелеять, взращивать. То, чем пользуешься ты сейчас, создано поколениями наших предков, твоим дедом - моим отцом. Вот и я теперь изо всех сил стараюсь оставить вам с Митей не просто богатство материальное, но и свою веру, любовь и те духовные ценности, которыми всегда гордились Соколовские. Чтобы и вы потом смогли научить собственных детей приумножать славу рода и славу России…»

Демагогия - презрительно отзывался о таких разговорах мой муж. Было время, я считала, что он прав. Отчего же сейчас в отцовских словах я начинаю находить новый смысл, новую правду и новое, чрезвычайно важное для меня звучание? Или это материнство так изменило меня, подвигнув вдруг на поиски стабильности, покоя и семьи? Или просто устала я от вечной неразберихи и смуты, так густо заполнивших мою жизнь, что в ней не осталось места ничему иному, от полной потери почвы под ногами, от того кровавого пути, которым идет теперь Россия?

А в том, что этот путь кровав, у меня больше нет сомнений. После полученной в прошлом месяце депеши из Москвы стало окончательно ясно: революция не может быть милосердной. Слишком много расстрелов видела я за последние недели сквозь запотевшее стекло нашего жарко натопленного вагона - слава богу, всего лишь через стекло! Слишком много слез доносится до меня, слишком много несправедливостей и горя. Но разве я могу изменить что-нибудь? Я - в гуще, и я - с теми, кого теперь осуждаю…

Вот и сейчас: новая остановка, новые крики на полустанке, и снова - митинг… Декабрь, холодно. Солдаты дуют на обмороженные ладони и смешно подпрыгивают, чтобы согреться. Я даже не знаю названия этой станции, не представляю себе, откуда и кто эти люди - все они слились у меня в голове в единую, мелькающую, мельтешащую толпу. Но Николай просит меня выйти с ним на улицу, побыть с ним рядом. Пусть будет так. Не все ли равно, где я - с Асей ли, с ним ли: ведь так или иначе - виновна, Господи!…