Трудное примирение

Она улыбнулась, точно лакающая сливки кошка. Возможно, он даже сам не заметил, что произнес эти слова. Просто потрясающе. Меньше всего ей хотелось делать из этого какие-либо выводы. Когда-то она прожила целых два года на одном только «ты мне нужна». На «я тебя люблю» она может продержаться еще изрядный отрезок времени. Она повернулась к нему и осыпала его бронзовое плечо градом поцелуев.

— Я тебя люблю… я тебя люблю… я тебя люблю, — лихорадочно шептала она.

Запустив руку в ее спутавшиеся волосы, он лукаво откликался:

— Я знаю, я знаю, я знаю.

Он не поддался на приманку. Да и когда он поддавался? Она слишком нетерпелива. Если он действительно любит, он скажет это, когда будет в соответствующем настроении. Если? Она прекрасно знала, что подобное признание на вершине сексуального возбуждения — просто трафарет, ничего не значащие слова. И вообще, не лучше ли сейчас подумать о более насущном? Подобно Эвересту, в ее сознании выросла проблема с Дэниэлом.

— Люк… как ты относишься к детям?

Он приподнял ее и, положив себе на грудь, крепко поцеловал, явно не очень заинтересованный предложенной темой.

— До сих пор я как-то об этом не думал.

— Тебе они… ты их любишь?

— Люблю? — Черные брови взметнулись вверх. — Странный вопрос. Буду любить, надеюсь, когда у меня будут свои. А к чужим особой любви как-то не питаю.

Звучало не слишком обнадеживающе. Она не выразила никакого протеста, когда его руки начали снова поглаживать ее тело. Действительно, ей необходима была эта близость и его страсть, чтобы заглушить росший в ней страх. Люк будет в бешенстве. Но больше всего она боялась того, что придет на смену бешенству.

— Ты сможешь выспаться в самолете, — улыбнулся Люк, глядя на ее слипающиеся глаза, в его взгляде были радость и удовлетворение.

Они уже собирались уходить из зала для особо важных персон, когда туда вошел небольшого роста седой человек в сопровождении охранника.

— Антонио? — Люк нахмурился и двинулся ему навстречу.

Они тихо заговорили о чем-то по-итальянски, и в Кэтрин пробудилось любопытство. Пожилой передал что-то Люку, вытащил носовой платок и вытер потный лоб; судя по мимике, он явно оправдывался. У него был такой вид, словно он был вестником смерти. Она подавила зевок и отвела глаза.

— Кто это был? — спросила, она уже в самолете.

— Один из моих адвокатов, — его ответ прозвучал подчеркнуто бесстрастно.

Она терпеть не могла взлет. И пока не набрали высоту, так и сидела с закрытыми глазами. Люка рядом не было. Он сидел на противоположной стороне салона и внимательно читал какой-то листок бумаги. Она видела, как он скомкал его и взял лежавшую перед ним на столике газету. Щелкнув пальцами, он подозвал стюарда. Вскоре перед ним возник стаканчик виски. Опорожнив его одним долгим глотком, он вдруг встал и что-то быстро приказал стюарду, который пулей вылетел из салона.

— Кэтрин… иди сюда, — махнул он ей рукой.

Она расстегнула ремень и встала. Лицо у него было мрачное, хмурое, он указал ей на сиденье напротив.

— Садись.

Когда она глянула ему в глаза, у нее сразу остановилось дыхание и пересохло во рту. В его ястребином взоре читалась такая ярость, что трудно было не прийти в ужас.

— Я еще не окончательно потерял от тебя голову, — начал он сдержанно. — Ты должна мне все объяснить. Пока я тебе еще верю, но моя вера уже висит на волоске.

— Ты меня пугаешь.

Он не отрывал от нее пристального взгляда, который, казалось, снимал с нее кожу.

— На прошлой неделе Рафаэлла сказала мне одну вещь, в которую я наотрез отказался поверить. После твоего исчезновения пять лет назад она несколько недель прожила в нашей квартире. Я хотел, чтобы в ней все время кто-то был, на тот случай, если ты позвонишь или надумаешь вернуться.

Она кивнула, ничего пока не понимая.

— И вот на прошлой неделе она мне заявила, что тогда звонили от какого-то врача, узнать, почему ты не зашла за анализом.

Опустив голову, она разглядывала столик, шея у нее покрылась гусиной кожей, она поняла, что судный час пробил.

— По этому звонку и еще каким-то мелочам, на которые она потом натолкнулась в квартире, — продолжал Люк таким же убийственно спокойным тоном, — Рафаэлла догадалась, что ты, уходя, была беременна.

Она вздрогнула и опять окаменела, уставившись на какое-то пятнышко на столе.

— Она считает — если вообще вся эта история правда, — что ты сделала аборт. Она говорит, что тогда не посчитала нужным делиться со мной своим открытием. Но память оказалась у нее неплохая.